Негасимое пламя

В камерах большинства отделений были установлены радиоточки, рассчитанные на прием двух программ; радиосеть управлялась и контролировалась из радиорубки, установленной в отделении «Б». Выбор программы определялся комитетом заключенных совместно с представителями тюремных властей. Радио включалось с шести часов утра и работало вплоть до момента, когда заключенные уходили из камер на дневные работы. По вечерам до одиннадцати часов разрешалось слушать репортажи о состязании в крикет, о боксе и футбольных матчах, наряду с музыкой и беседами, которые могли заинтересовать людей, лишенных обычных увеселений.

Не может быть никакого сомнения, думал Дэвид, что заключенные откажутся от любой другой привилегии, кроме возможности слушать радио. Оно было единственной нитью, связывающей их с внешним миром, создавало иллюзию принадлежности к роду человеческому, хотя каждый в отдельности мог питать сильнейшую ненависть к законам, обрекшим его на заключение.

Еще только привыкая к правилам тюремной дисциплины, Дэвид стал свидетелем жесточайшей драки во дворе для прогулок. Надзиратели быстро утихомирили арестантов. Зачинщиков лишили всяких привилегий и на двадцать один день посадили в карцер.

Всезнающий Артур по этому поводу заметил:

— Такое тут случается в среднем каждые три месяца. Все это результат гнетущей атмосферы и клаустрофобии. Живые, полные сил мужчины, которые годами жили, плюя на закон, обжирались, напивались, развратничали напропалую, не переносят подчиненного положения, не терпят каких бы то ни было ограничений. Мятежный дух клокочет в них. Какой-нибудь пустяк — и начинается драка. Последняя, — продолжал он, — произошла из-за мерзавца, которого заподозрили в том, что он выдал полиции участников ограбления банка. Ребята, получившие за это дело большие сроки, окружили доносчика в углу двора и избили до полусмерти. Если бы надзиратели не подоспели вовремя, не быть бы ему живому.

Дэвиду казалось, что его, как личинку в коконе, отделяет от окружающего мира плотная непроницаемая оболочка. Мир тюрьмы стал его миром — миром, населенным людьми обреченными и заклейменными. Лица, которые он видел здесь каждый день, принадлежали или людям злым и жестоким, или жалким и слабым, целая фантасмагория лиц, которые преследовали его по ночам. И все же он порой подмечал доброту, светившуюся в глазах людей, осужденных на пожизненное заключение, и ироническую улыбку на губах, обычно выражавших лишь горькую безнадежность. Люди словно сбрасывали маски, которыми прикрывались в повседневной тюремной жизни. И, глядя на эти лица, Дэвид понимал, что видит искалеченные, сломленные жизнью существа, не по своей воле ставшие отбросами общества.

«Божество, которое скорбит в душе преступника», — с грустью повторял он слова О’Дауда, который был уверен, что божественное начало присутствует в душе каждого преступника. Теперь, получив возможность изучать людей, совершивших все мыслимые преступления, наказуемые законом, от убийств, жульничества, поджогов, растрат, ограблений до изнасилований, гомосексуализма, кровосмешения, жестокости к детям, — Дэвид непроизвольно искал в лице каждого из них отблеск этого божественного начала.

Артур, который лучше Дэвида знал обитателей тюрьмы и стоял на высокой ступеньке тюремной иерархической лестницы, поскольку отбывал пожизненное тюремное заключение за убийство жены, ее любовника и их сына, насмешливо относился к этому утверждению поэта.

— Преступления, — говорил он, — совершаются в состоянии аффекта или из естественного стремления отомстить своему обидчику или обидчикам. Мысль о том, что за оскорбление достоинства человека или его религиозных верований можно убить, по обычаю кровной мести, и ни в чем неповинного родственника оскорбителя, стала важным психологическим фактором, определяющим поведение людей.

— Не обманывайтесь только — среди заключенных есть и очень плохие люди. Они испорчены насквозь, их пожирает ненависть ко всему на свете, включая их самих. Их обуревают низменные страсти, они-то и вызывают у них бешенство и злобу против всего живого.

Перед мысленным взором Дэвида проходили лица этих людей, искаженные неуемной алчностью и сексуальным безумием. Людей, которые в борьбе за существование решились под влиянием страха и жадности на отчаянные поступки. Самые худшие из них, находящиеся во власти «анархии ненависти», размышлял Дэвид, повинны в смерти лишь двух или трех человек, в то время как есть другие преступники, которые несут ответственность за смерть миллионов, в буквальном смысле слова миллионов людей.