Негатив положительного героя

Мерзейшим раскаянием терзаемый, он стал спускаться в свою каюту, будто в чистилище. Мерзейший стриптиз совершил я, а не она, думал он. Натягивал на себя то романтизм, то гуманизм, а в сердцевине-то была одна похоть. Изуродовал себе все путешествие этой гадостью. Посвящение детству превратил в мастурбацию.

Он ткнул пальцем в третью клавишу своего телевизора и повалился на постель. Экран осветился. Камера с капитанского мостика снимала, как всегда, нос «Елизаветы» и распростертый перед ним океан. Впервые за все путешествие пространство было освещено яркой луной, поверхность напоминала ежеминутно меняющуюся чеканку по серебру. Над горизонтом, прямо по курсу, появился темный бугорок. Он быстро превращался в крутую гору, встающую из серебристых вод. Неужели это уже Англия? Как-то иначе она мне представлялась в детстве. Гора все росла. Теперь она уже занимала своим круглым контуром значительную часть восточного окоема. Телекамера почему-то стала отставать от хода лайнера. В поле зрения уже можно было видеть не только нос, но и половину корпуса «Елизаветы», включая капитанский мостик, откуда, по идее, должна была идти постоянная съемка. Телеглаз, однако, все больше отдалялся и как бы набирал высоту. Появились и труба, и кормовые палубы, а вскоре и весь одинокий корабль, идущий прямым курсом к темной круглой вершине.

Ну вот, кажется, и конец, подумал Святослав Николаевич, и, словно в ответ на его догадку, в горе начала приоткрываться гигантская пасть. Похоже было на то, как поднимается передок у транспортного самолета, открывая ворота для въезда тягачей и танков, только этот рот был в тысячи раз больше. Все ближе и ближе, все больше и больше. Светя своими уютными огнями, «Елизавета», как завороженная, втягивалась в немыслимую воронку. Гирлянды кормовых ламп уходили во мрак пещеры. Корабль исчез, и пасть стала медленно закрываться. Последним промелькнул на экране воцаряющийся навеки затвор зубов. После этого трансляция прекратилась.

Почти немедленно стало умирать электричество. Распростертый на постели пассажир с горечью ощущал, как быстро сдается могучий корабль. Ниневия вошла сюда вместе с Ионой, усмехнулся он. Молись теперь из двойного чрева, непослушанец! Услышь меня, о Господи, из чрева преисподней! Сейчас весь Океан, вошедший с нами, ринется на нас, и все потоки Твои, и волны Твои окружат нас, обнимут нас воды до душ наших и вытеснят наши души. Морской полусгнившей травой наши головы обовьются, планктон, смешанный с желудочным соком, разъест наши тела. И все мы, четыре тысячи, не умеющие отличить правой руки от левой, чтущие суетных и ложных богов и оставившие Милосердного своего, начнем умирать.

Умирают ли гены, вот в чем вопрос. Не в том ли состоит вопрос, что мы считаем смертью генов? Переваренные в чревах воды и земли, оставляем ли мы волею Господа наши жизни в бессмертных генах или в том, на что они распадаются, в нуклеиновых ядрах? Сбудутся ли провидения Николая Федорова, смогут ли будущие живые структуры Божьим промыслом науки восстановить умерших нас? К чему же мы придем, воскреснув во плоти? Встанем ли мы с новым знанием, откроется ли непостижимость, чем осветятся восходы и закаты? Воля к жизни не ввергнет ли в новую похоть и не была ли сама ДНК формулой изгнания из Рая? Электричество кончилось. Он закрыл глаза и стал задыхаться, чтобы все понять.

Утром двенадцатого июня рейс подошел к концу. Безбрежие завершилось. За окнами Королевского салона видны были плоские берега то со сгустками коптящей индустрии, то со свежими пятнами полей для гольфа. «Елизавета» медленно подходила к Саутхэмптону. По радио любезно увещевали пассажиров завершить упаковку своего багажа.

Святослав Николаевич внес портплед, сел в кожаное кресло и попросил чаю. Еще не прибыл чай, когда он заметил, что через кресло от него сидит Мэрилин Пуаро. Деловито, сосредоточенно она сверяла счета, отрывала чеки, делала пометки в записной книжке. Голова ее и шея были обмотаны мягким шарфом. Основательно выпирали опухшие щеки. Глаза едва помещались за подсиненными очками. Дороти Вулф права, ей и впрямь под сорок, подумал он.

Быстрыми шажками по направлению к ней меж кресел юлили юные близнецы. Стрельнув глазками в сторону Святослава Николаевича, заговорили преувеличенно отчетливыми голосами: «Бабушка, ну пойдем же! Нам нужно еще зайти в каюту, бабушка! Ну, бабушка же! Ты что, не слышишь, бабушка?» Вот так так, вздохнул Святослав Николаевич, вот так ну и ну. Она улыбнулась потрескавшимися губами, отослала внучек – сейчас приду! – и повернулась к Святославу Николаевичу.

«Когда я смотрю на вас, Слава, мне кажется, что я вас знаю всю жизнь».