Негладкий лед

Не случайно в первые дни она и я, начав говорить на узкоспортивные темы-- о технике, о методике,-- непременно переходили на личное и говорили без конца. Мы интуитивно чувствовали, что надо сблизиться и понять друг друга, что без этого нельзя.

Татьяна -- открытый человек. В ней есть некая бравада, она может громогласно утверждать, что непременно поставит для своих учеников "ге-ни-альную программу", но это не самоуверенность, а скорее форма самозащиты, потому что внутренне Татьяна очень уязвима.

Колоссальная энергия и работоспособность, огромная любовь к спорту -это в ней семейное, наследственное. Но она Не просто любит спорт --она любит своих учеников, безраздельно себя для них расходует и каждую программу придумывает, испытывая словно бы двойную любовь -- к ней и к паре, для которой она ставится. В Татьяне неукротимо стремление к новому (тоже семейная, отцовская черта), но ее дарование особого типа. Оно больше подчинено фантазии и внезапному порыву, чем системе и здравому расчету. Она человек настроения, и ее постановочная работа зависит от настроения: бывают и спады и колоссальные взлеты. Ее критерий -- красота, и в поиске красоты она готова подчас пойти вопреки правилам и канонам, и это пренебрежение к канонам рождает порой новые идеи.

Татьяна очень добра, у нее чуткое и щедрое сердце. Если ты радуешься, она с тобой радуется, если ты переживаешь, она с тобой переживает, и этого в ней хватает на всех ее учеников, на всех ее многочисленных друзей, только на себя не всегда хватает.

Иные женщины умеют свое дело делать по-мужски, а Татьяна во всем женщина. Для таких, как она, цельных натур тренерская профессия тяжела тем, что она отбирает у них всю жизнь -- до дна, а ученики заменяют детей. Женщинам, мне кажется, трудно быть тренерами, потому что в тренерском труде неизбежны суровые секунды, когда надо заставить себя проявить силу и власть, а женщина все-таки больше любовью берет, ей всех жалко... Но бывает именно так, что нельзя жалеть, нельзя любить, что чувства эти нужно спрятать подальше...

Тренер должен быть постоянно уверен в себе, во всяком случае, внешне. Какие бы он ни испытывал сомнения и колебания, какие бы, допустим, неприятности ни случались у него дома, ученики не должны об этом даже догадываться. Одним своим видом, своим настроением тренер обязан всегда вселять в них смелость, бодрость и веру в собственные силы.

На каждое занятие тренер должен приносить что-то новое-- будь то хоть маленький жест или просто поворот головы. Без нового он не имеет права приходить -- иначе сам себе проиграет.

Тренер должен предвидеть, предчувствовать момент, когда ученик может его разгадать -- увидеть слабость или сам оказаться в чем-то сильней. Тренеру надо быть постоянно начеку, быть готовым ко всем изменениям в душе, в характере ученика, потому что тот молод, во время их взаимной работы он меняется каждый день. И под воздействием времени и под влиянием любого обстоятельства. Он, например, книгу прочел или фильм посмотрел и сразу что-то понял, и такое произошло изменение в его взглядах на мир, какого не бывает у взрослых. Самый страшный для тренера проигрыш -- это падение его престижа в глазах ученика. Такое может случиться даже не по вине тренера, не потому, что он стал хуже, чем был, просто потому, что ученик вырос, а тренер на месте стоял. Но тренеру трудно все время расти, ведь он человек уже сложившийся. Непосильно трудно, а нужно, чтобы ни в чем и ни на миг не оказаться ниже ученика. Чтобы всегда опережать его, оставаясь авторитетом -- моральным лидером.

Я говорю, конечно, об идеале. Устают все, устает и тренер. И работа его, как говорится, ненормированная -- не "от звонка до звонка", а все двадцать четыре часа в сутки идет эта душевная, эта выстраданная работа. Она, в общем, неблагодарна: об учениках, о спортсменах больше и громче говорят и пишут, об их успехах и талантах, но талант спортсмена проявляется благодаря усилиям тренера. Заботы, внимания заслуживает прежде всего тренер. Если не он, то откуда же взяться чемпионам?..

XIII

От моей первой Олимпиады осталась досада. Я не почувствовала жажды олимпийской победы, не испила до конца эту чашу, а только глотнула -- в последний момент.

Ко второй Олимпиаде я шла сознательнее и, мне кажется, мудрее. Шла не под прикрытием крепкой тренерской спины, а вместе с тренером.

Я знала, что надо беречь себя от растраты эмоций. Знала, что будет мало тренировок, мало льда. а ведь ты хочешь выступить в полную силу, и мышцы твои привыкли в полную силу работать, и в этих условиях особенно трудно себя контролировать.

И если в Саппоро в 1972 году я практически не могла собой управлять, то в Инсбруке в 1976-м управляла, и сознавать это мне радостно. Может быть, я выступила не так, как хотели многие, как сама я хотела, но я смогла себя настроить как надо, переломить, когда надо, и этим довольна.