Негладкий лед

Что до меня, то тогда не модно было быть Родниной. Модно было быть Белоусовой. Но Жук мне сказал, что надо доказать: "Такая я есть, и такой меня надо воспринимать". Он меня всегда учил, что все в жизни нужно доказывать только делом: "Если ты выйдешь на площадку и сделаешь все лучше всех, играючи, и всех поразишь, то какая ты ни есть на самом деле -маленькая, неэффектная,-- ты будешь лучше всех".

В общем, до этого нас хотя и заметили, но как бы не приняли всерьез, не ощутили нашего стиля, и нам необходимо было отстоять его.

Леша вдобавок хотел победить в споре со своими родителями: прежде, до того, как Жук поставил его в пару со мной, он катался с собственной сестрой, и его родители были против замены. Его мама приходила к Станиславу Алексеевичу, папа приходил...

Однако Станислав Алексеевич имеет одну особенность: если его все дружно в чем-то убеждают, он непременно сделает нечто прямо противоположное. И он настоял на своем.

Мой первый партнер -- человек творческого склада. В годы, когда мы начинали, именно он был в нашем дуэте движущей силой. Он часто бывал в театре, хорошо знал балет, прибегал буквально набитый замыслами. Он горел фигурным катанием, с ним интересно было работать. И трудно.

Помню конец шестьдесят шестого -- начало шестьдесят седьмого года: у меня были каникулы, и мы тогда очень много работали. Мне приходилось далеко ездить на каток, а Леша служил в армии, и я говорила себе: "Вот как ему легко живется -- без забот, а он такой вредный, затаскал на тренировки. Мало того, что тренер заставляет, так и он еще тут. Попробовал бы сам час в одну сторону на автобусе и на метро ехать, час в другую". Я ворчала, а сама и не думала о том, что в казарме жить -- это не дома у мамы с папой...

На открытых кортах ЦСКА, которые зимой заливают, мы катались часов по восемь в день -- под снегом, по неровному льду. Мы были большей частью вдвоем, потому что Жук на закрытом катке "Кристалл" занимался со своими сильнейшими.

Бывало, вечером поработаем часа три,-- кажется, все, конец, я уж за чехлы берусь. И вдруг появляется Станислав Алексеевич в шапочке пирожком, резконькой своей походочкой. Наденет тулуп и валенки, стоит и смотрит. И от его взгляда поневоле забегаешь, хоть и обезножила совсем.

Однажды он нас пустил на "Кристалл", а мы после открытого льда там не умещались -- только и успевали от бортиков отталкиваться. Он грозно нам тогда сказал, что мы срываем план подготовки к чемпионату страны, и выгнал назад -- на наши корты.

Сколько мы тогда элементов выучили! Сейчас, по-моему, никто столько не делает. Мы еще четыре года держались на том запасе.

Мне иногда кажется, что Станислав Алексеевич, с кем бы он ни работал, ни к кому не будет относиться так, как ко мне. И если даже он бывал жесток, все-таки то хорошее, что было в нем. в наших отношениях, всегда перевешивало плохое. И мы доказали друг другу нашу преданность спорту. Я в этом убеждена.

Да, я боялась его. Он всегда был недовольный. Но я точно знала: если он требователен к нам, то к себе -- втрое. И коль велел он мне явиться на тренировку за сорок пять минут до начала. я готова была за два часа выбегать из дома и скакать по всем эскалаторам метро, потому что знала, что он обязательно придет раньше меня. Знала, что если с меня будет пот лить. то с него -- еще больше.

Тогда (я говорю о шестьдесят шестом и шестьдесят седьмом годах) в Жуке чувствовался колоссальный запас энергии, жажда творить, переизбыток творческих возможностей. Это ощущалось сразу. Ему всегда не хватало трех часов тренировки, восьми часов не хватало, он с первой секунды начинал торопиться и торопить нас. Ему все казалось мало, все плохо -- хуже, чем он хотел от нас и от себя.

Он бегал по льду сам, прыгал сам, играл в баскетбол, в хоккей.

Бывало, только он что-то придумает и мы это выучим, как ему уже кажется, что это не то, что можно интереснее. Любая решенная задача для него тотчас падала в цене.

На каждую тренировку он шел заранее недовольный, шел с выговором. Он нам полтора года твердил, что намерен спрашивать с нас как со взрослых, сознательных спортсменов, а работа по принципу "шаляй-валяй" его совершенно не устраивает. Я жила в страхе, что вот-вот он от нас откажется.

Когда мы тренировались рядом с Таней Жук и Гореликом -- а они были замечательные спортсмены,-- я видела иногда, что мы работаем больше и лучше, но Станислав Алексеевич постоянно твердил, что плохо, что так работать нельзя.

В конце первого нашего сезона он попросил нас откровенно признаться, что нам понравилось и не понравилось в работе. Мне понравилось все, Леша же сказал, что, с его точки зрения, работать надо в классическом стиле, как Белоусова и Протопопов, а мы чего-то все носимся и скачем, и линии у нас некрасивые.

Но Жук ему тогда так ответил:

-- Дорогой, чем же ты собираешься выигрывать у Протопопова? Ведь в том, что он умеет, ты хуже его.

V

Жук нам постоянно твердил: у Протопопова за этот месяц столько-то часов льда, столько-то часов общей физической подготовки, а у вас всего на двадцать часов больше...