Читая следующие страницы, Кейти познакомилась с женщиной, которая явно не испытывала никакой радости от жизни. То наводнение, то отключение электричества, то у мясника куплено «не мясо, а одни кости», то зеленщик продал плохие яблоки… Мало того, еще работница почтового отделения с чего-то взяла, что Пэт и Лайонел до сих пор состоят в браке. «Ужас развода все еще не покидает меня, – написала Пэт. – Прошли годы, а кому-то все еще не терпится разбередить мою рану».
И ни слова о Кэролайн. Может, Пэт пребывала в такой тоске и печали, так была поглощена собственными переживаниями, что совсем не замечала ее? За весь январь одна-единственная строчка: «Кэролайн смотрит слишком много всякой дряни по телевизору», в результате чего во время просмотра программы «Top of the Pops» телевизор выключили, потому что мужчины были накрашены, а женщины «почти совсем не одеты».
«Я думала, что научилась жить с черной тоской, – написала Пэт несколько дней спустя, – но она приходит ко мне все чаще. Она мешает мне видеть хорошее, закрывает свет. В хорошие дни мне кажется, будто шторы колышутся, я вижу, что на улице светит солнце, и тогда думаю, что, может быть, попозже выйду из дому. В такие дни я ощущаю некоторый оптимизм. А в плохие дни вокруг темно».
Потом на странице было несколько мазков черными чернилами – что-то вроде пятнышек грусти – и две недели пустых страниц. А затем: «Как я живу? Столько дней подряд не встаю с постели…»
У Кейти часто забилось сердце. Пэт явно страдала депрессией! Об этой болезни говорила ее мать? Она ли привела Пэт в больницу? Это ли имела в виду Мэри, говоря, что сестру «ничто не радовало»?
Даже так называемые «хорошие дни» были скучными и безрадостными. Пэт могла решиться выйти в сад или даже отправиться в город с сумкой на колесиках, но чаще всего она проводила время, бесцельно слоняясь по дому или занимаясь мелкой работой: «Пришила пуговицу», «Заштопала две пары отцовских носков», «Молочник ошибся в доставке, написала ему жалобу». Самым удивительным при чтении дневника для Кейти оказалось то, как мало на самом деле делала Пэт.
«Была ли я счастлива во время войны? – написала она ближе к концу февраля. – Не припомню, чтобы тогда я об этом думала, но во всем была какая-то цель, а теперь ее нет».
Она составила перечень книг, которые хотела взять из библиотеки, но, похоже, так и не сходила за ними.
Весь март Пэт не выходила из дома, а делала покупки и готовила еду Кэролайн. Кейти начала быстрее переворачивать страницы, она искала какие-нибудь сообщения о заключениях врачей, обследованиях в больнице, но ничего такого не нашла.
Что-то изменилось только к началу апреля. Отец Пэт связался с Мэри и попросил ее приехать. «Он говорит мне, что я больна, – написала Пэт в дневнике, – но я говорю, что дело не в этом: просто Кэролайн смотрит на меня другими глазами, а я не могу этого вынести».
Другими глазами? Нет, Пэт, ты была больна. Стоило пойти к врачу и начать принимать какие-нибудь лекарства. И перестать сваливать все дела на дочку.
И вот, 15 апреля Мэри приехала. Ее визит был подробно описан: она опоздала на полчаса и «сначала метнулась к соседям, а уж потом удосужилась порог дома переступить». Норман (видимо, все еще живущий в соседнем доме) «без ума от нее», несмотря на то что Мэри подвез к дому «ее нынешний любовник, с виду очень даже женатый», который потом «укатил на своем мерседесе». Наряд Мэри (слишком глубокий вырез) был назван «неподобающим», да и подарок, который она привезла для Кэролайн (билеты на кинофестиваль в августе), оказался «просто возмутительным». На страницах дневника чувствовалась зависть Пэт к младшей сестре, у которой было то, что она хотела, и которой все сходило с рук.
«У отца даже глаза загорелись, когда она вошла, – писала Пэт. – “Убита” она, как же, и жизнь ее “разрушена”. Ему целых пятнадцать минут понадобилось, чтобы вспомнить, что он ее “простить не может”, только потом он встал и вышел из комнаты. И Кэролайн улыбалась, глядя на нее. Помяните мое слово, скоро они станут лучшими подружками. А мне тогда что делать?»
Предложение Мэри о том, чтобы Кэролайн вернулась в Лондон после экзаменов, было категорически отвергнуто Пэт. Позднее в этот же день, она написала: «Кэролайн уверяет меня, что совсем не хочет снова жить в Лондоне, но я не представляю, как она может остаться здесь. В ней теперь стало много от Мэри».
Много от Мэри? У мамы? Только на прошлой неделе она сказала Кейти, что жизнь в Лондоне была страшным сном, что необходимость общения с новыми людьми заставляла ее чувствовать себя рыбой, выброшенной на берег. Но переезды в другие места меняют тебя, ты узнаешь о другой жизни и о других возможностях. Кэролайн вернулась в родной город, к депрессивной приемной матери и тоскливой повседневности, к вязаным салфеточкам на спинках кресел и монотонно тикающим часам. Но для Мэри Кэролайн была слишком неинтересной, а для Пэт – слишком дикой. Так, может быть, ей нигде не находилось места?