Негодная

– Ты… вы бывали у меня дома? Вы уверены?

– Абсолютно. Твои друзья там сидели, пили, курили и слушали музыку. Я сидела у себя в спальне, потому что знала – если спущусь вниз, на меня станут глазеть. Еще станут приглашать посидеть с ними и чего-нибудь выпить. Чувственное воспитание – ты это так называла. Помнишь, что это такое?

– Понятия не имею.

– Это значит, что нет никаких границ и никакой ответственности ни за что. – Женщина вытянула руку и начала загибать пальцы. – Никакого регулярного питания. Обычно в доме вообще не было никакой еды. Спать вовремя не ложились никогда. Уроки не делали. Взрослые люди рядом со мной то и дело менялись. – Она вытерла руку о юбку с таким видом, словно ей хотелось стереть этот перечень. – Ты всегда демонстрировала меня как некий приз. «Моя дочь», – гордо объявляла ты, а меня это ужасно раздражало. И казалось, что это так несправедливо по отношению к Пэт, которая лежала в больнице, которой было так плохо! Я хотела ее увидеть, хотела хотя бы позвонить ей и написать письмо, но мне говорилось: нет, еще нет, пока нет, может быть, чуть позже. Почти два года.

Мэри часто заморгала. Это не могло быть правдой. Они же отправили кучу писем. Но когда Пэт лежала в той больнице, посетителей к ней не пускали.

– Я была наподобие маленькой инопланетянки среди всех твоих друзей. Меня ласкали, всюду таскали с собой, всем показывали, водили обедать в роскошные рестораны. Каждые пять минут ты знакомила меня с новыми мужчинами, и я должна была называть каждого «дядя». А после спектаклей ты таскала меня с собой на вечеринки, когда на самом деле мне полагалось лечь спать. Бывало, ты устраивала мне постель где-нибудь в уголке, а вы сдвигали стулья к стенам и танцевали. Как мог в таком шуме и гаме спать ребенок?

Мэри наклонилась вперед. Этот рассказ что-то расшевелил в ее памяти.

– Прошу прощения. Вы – офицер полиции?

– А что? Ты чувствуешь себя виноватой? И должна! Я тебе кое-что напомню. Как-то раз вечером все должны были выйти и что-то исполнить. У тебя был красивый голос, ты спела что-то миленькое, и тут все стали смотреть на меня – а что я умею? Но вместо того, чтобы меня защитить, сказать, что я стесняюсь или что я еще слишком маленькая, ты сделала самое худшее – принялась приговаривать: «Ну, ты же должна что-нибудь знать. Наверняка ты что-то умеешь. Ну хоть что-нибудь?». Но я даже шуток никаких вспомнить не могла. В голове у меня было совершенно пусто. Я смотрела на тебя, видела твое разочарование и понимала, что я – не веселая, общительная дочка, которую тебе хотелось иметь. Я была недостаточно хорошенькая и недостаточно смелая. Лучше бы ты оставила меня у Пэт. Не стоило увозить меня от нее!

Женщина откинулась на спинку стула и сурово посмотрела на Мэри.

Старухе стало не по себе. Она была обязана все это выслушивать?

– А иногда ты уходила в театр и не возвращалась ночью.

– Вы уверены?

– Я просыпалась утром, а тебя нет. И я одевалась, ела и шла в школу. А что еще мне было делать?

Мэри кивнула:

– Звучит разумно.

– Я вообще была очень разумна и учителям о том, что мать не ночевала дома, ничего не говорила. Я знала, что они рассердятся и у тебя из-за этого будут неприятности. А когда приходила домой, я была так рада, что ты дома и крепко спишь.

– О, – проговорила Мэри, – вот это хорошо.

Она порадовалась тому, что история имела счастливый конец.

– На самом деле не очень хорошо, потому что это случалось не чаще чем раз в месяц и без предупреждения. Так что я никогда точно не знала, будет ли кто-нибудь дома, когда я проснусь. И вот потому, что так ужасно было идти утром по коридору и смотреть, дома ли ты, я приняла решение. Знаешь, какое?

Мэри покачала головой. Лучше всего было помалкивать.

– Я решила, что никогда не буду проверять. Решила, что хочу быть одна, что так лучше. И потом, когда просыпалась, я даже не заглядывала в твою комнату. Просто спускалась вниз, готовила себе завтрак, сама упаковывала ланч и уходила в школу. Аккуратно и внимательно запирала дверь, обязательно брала с собой ключ. Через несколько недель ощущение стало такое, словно я живу одна. У меня вошло в привычку не разыскивать тебя, когда что-нибудь нужно, не разговаривать с тобой, ничего от тебя не требовать. А знаешь, сколько лет мне было тогда?

– Пятнадцать? – предположила Мэри.

– Двенадцать. Двенадцать лет.

Конечно, она была слишком мала, чтобы столько делать самой. Но с другой стороны, во время войны Мэри была еще младше, а тогда от всех ожидали помощи. Может, ей следовало упомянуть об этом?