Негры во Флоренции

Средняя школа. У меня были длинные волосы, в школе потребовали, чтобы я отрезал длинные волосы, моя мама сказала директору школы: «Пусть он отрежет волосы, когда сам этого захочет». Мне она сказала: «Секи, ты должен хорошо учиться, чтобы я могла защищать твою позицию перед старым идиотом». Я был отличником, и мои волосы оставили в покое.

Где здесь напряжение? Можно ли в книге, которая должна быть одновременно грустной, смешной и страшной, разливаться насчет волос, которые растут на голове у ученика средней школы? Цвет волос? Темно-каштановые. У меня была себорея, я тогда не знал, что это аллергия на восстановитель волос, они у меня секлись… Я слышал, все слышали, любое ружье смертельно опасно в руке этого Вука. Мне казалось, что я и без ружья, и без рук, насрать на Вука-инвалида, кто станет читать его автобиографию, а документальные фильмы об инвалидах никто не смотрит даже в День инвалида.

Секс?

Мики лежала рядом со мной голая…

Какая Мики? Девчонка, которую мы в средней школе звали Мики, на мое счастье, никогда не лежала рядом со мной голая. Жуткая девчонка. Доротея лежала рядом со мной голая. Хорошо, Доротея, которую мы, не знаю почему, называли Желькой, лежала рядом со мной голая, мы только что трахнулись, об этом я мог бы написать, Желька теперь живет в Канаде. Если бы я назвал ее Мики, никто бы ее не узнал, те, кто знает Мики, знали бы, что это не Мики, а тем, кто знает Доротею, не пришло бы в голову искать ее в девчонке, которую зовут Мики…

Как писать о сексе?

Я чувствовал, как мой большой, толстый член мучительно пробивается через ее хрупкое горячее тело…

Желька вовсе не была хрупкой, в ней было килограмм семьдесят, может, и побольше, и я пробивался не мучительно, мой член с комфортом следовал по своему пути, и, если быть совершенно откровенным, мне казалось, что он у меня слишком короткий и слишком тонкий для той миссии, которую он выполнял, хотя вообще-то член у меня большой, может быть…

Я буду действительно совершенно откровенным, кончил я еще до того, как вошел, Доротея не ожидала ни того, что я войду, ни того, что кончу. Она удивилась пятну на моих брюках, и я ни за что не стал бы описывать в книге тот взгляд, которым тогда посмотрела на меня Доротея, которую мы звали Желька.

У него встало, она увлажнилась, он лизал ее… она его, и… пока она стонала, из него изливалась мощная река густой спермы…

Я никогда не мог читать ничего подобного. Не знаю. Я боюсь женщин, для меня настоящее мучение писать о встрече их половых органов с моим членом, про который я уже и сказал, что это крупная, жилистая скотина.

А война? Великая хорватская освободительная война в невинных глазах тощего ученика средней школы с длинными волосами? Нам, будущим солдатам, в седьмом классе раздали анкеты.

Национальность?

Я написал «неопределившийся».

Никогда я не видел мою старуху такой. Она орала.

— Каждый говенный хорватский серб в этой стране пердит, что он хорват, церкви полны сербов, которые в очередях ждут, чтобы католический поп за тысячу марок побрызгал на их старые плешивые головы, а ты, кретин сраный, ты, хорват, пишешь, что ты «неопределившийся»?! Тебе еще порвут задницу из-за этой «неопределенности»! Когда пойдешь на войну, тебя пошлют на линию фронта, на передовую, и все «хорваты» будут смотреть в твою сраную «неопределившуюся» спину! И когда тебя принесут домой, никто мне не скажет, как тебя убили — выстрелом в грудь или в спину, проклятый говнюк!

— Старушка, — сказал я, — я не хочу писать «хорват», кому какое дело? Разве это кому-то что-то говорит обо мне? Что значит быть хорватом? Кто такой хорват?

— Не пизди, — сказала моя старуха, — я не желаю с тобой разговаривать, не желаю анализировать твой поступок, ты не будешь писать, что ты «неопределившийся», не будешь! Написать «хорват» означает остаться живым. «Неопределившиеся» — это только те идиоты-сербы, у которых нет тысячи марок, а есть имя и фамилия, которые не оставляют места для сомнений. О’кей, — сказала она, — хочешь «Амигу» [14] ?

Я мечтал об «Амиге», я вообще сходил с ума по компьютерам.

— Хочу «Амигу».

— Ладно, — сказала старуха, — я куплю тебе «Амигу», если напишешь, что ты хорват.

— Это шантаж, это непорядочно.

— Это предложение, — сказала моя старуха.