Нея

Чета Пампренье, подруга детства моей мамы и ее муж, адвокат из Миди, пришли к нам в гости, как делают это уже много лет. Равно как и старушка мадемуазель Эчевери, баскская леди, которая помогла отцу во время войны выбраться в Испанию. И, наконец, Жан-Марк; он раздражает меня, хотя, должна сознаться, он выглядит лучше, чем большинство ребят его возраста. Он довольно высокого роста, с вьющимися черными волосами, большими карими глазами каштанового оттенка и длинными ресницами. С этой точки зрения он в порядке, даже ни единого прыщика на гладкой коже. Но не очень находчив. Любит теннис и очень гордится своим умением кататься на лыжах. Он завоевывал награды с семи лет. Я довольно хорошо хожу на лыжах, но мне наплевать на все это, и когда он начинает рассказывать мне о своих подвигах и расхваливать Валь д’Изер в ущерб Шармэ, я прошу его прекратить. Мне безразличны склоны в Валь д’Изере, и я просто счастлива без всяких претензий кататься на лыжах вместе с немецкими швейцарцами и мелкими буржуа французами, приезжающими в это непритязательное местечко. Если же я, скажем, пытаюсь поговорить с ним о понравившейся книге, он отвечает шаблонными фразами — все это выше его понимания. Мое единственное удовольствие, серьезно беспокоящее Жан-Марка, заключается в подшучивании над ним. В тот момент, когда мы действительно беседуем, я принимаю свои меры.

— Приходи ко мне в комнату сегодня ночью, я хочу кое о чем поговорить с тобой.

— Ночью? Но твои родители не позволили бы нам этого!

— Конечно, но они и другие гости не приедут до следующей недели, до сочельника. Мы будем одни шесть дней, и я хочу воспользоваться этим.

— Не кажется ли тебе, что Сюзанна…

— О, Сюзанна может заниматься своими делами! Она не собирается играть роль суровой мамы только потому, что вышла замуж. И ты будешь делать то, что я скажу.

Жан-Марк стучит в мою дверь ровно в полночь. Я не могу точно объяснить почему, но в моей голове этот визит связывается с рассказом Сюзанны о том, как она была с Мари Мак-Гарре. Я заставляю Жан-Марка немного подождать. Он стучит еще раз, а я по-прежнему не двигаюсь с места. Должно быть, он заметил свет, пробивающийся из-под двери, но не решается подать ни звука, скорее всего, из боязни разбудить других. Однако не уходит. Я не знаю, как долго должна заставлять его ждать. В моем воображении возникает Сюзанна, взрослая Сюзанна, моя дорогая Сюзанна, не решающаяся войти в комнату Мари. Можно подумать, я хочу наказать Жан-Марка, заставив его пережить все случившееся с Сюзанной. Но когда я понимаю, что он собирается уходить — слышу его удаляющиеся шаги, — вскакиваю и распахиваю дверь:

— Быстро входи, — произношу я шепотом. — Что ты делаешь? Я давно жду тебя.

— Я… стучал дважды.

— Ладно, должно быть, я уснула. Знаешь, я думала о тебе.

До чего же безобразно выглядят халаты и пижамы у мужчин! Он действительно смотрится жутко в каком-то фиолетовом одеянии, собравшемся в складки поверх полосатых пижамных брюк, откуда нелепо торчат его лодыжки.

— Ну и видок у тебя!

— Если ты не рада меня видеть, просто скажи, — Жан-Марк сердится.

Мне он, пожалуй, нравится. Хоть у Жан-Марка отвратительный характер и он выходит из себя совершенно беспричинно, тем не менее он добр и честен, и это мне в нем нравится. Всегда говорят — по крайней мере, учителя и определенная категория взрослых, — что у юноши или девушки открытое лицо. Я не выношу открытых лиц. Более того, я хорошо понимаю, что это значит. Я часто изучала свое лицо в зеркале, и оно не могло быть более открытым или честным. Люди реагируют на него положительно. Однако, если бы они знали, что я думаю на самом деле! Почему же одно должно отличаться от другого? Действительно, те, кто смотрит вам прямо в глаза, всегда беспокоят: они, как правило, в конце концов подкладывают вам свинью. Обычно я предпочитаю тех, кто смотрит в сторону или вверх, или вниз — не важно куда — так долго, пока ты не перестанешь казаться им любопытным животным. У Жан-Марка есть хорошая манера опускать глаза. Если бы он знал, каким милым он становится, когда так делает… К счастью, ему это неизвестно — и я, разумеется, не скажу ни слова.

— Сними ты это ужасное рубище!

— Мой халат? Что за…

— Он отвратителен. Ужасно!

— Ты, наверное, считаешь, что сама одета нарядно! — сердито возразил Жан-Марк.

— Уж получше, чем ты!

Все еще ворча, он снимает свой безобразный халат. Его пижама далека от идеала, но, возможно, потому, что он выглядит очень худым в ней и к тому же очень расстроен, я чувствую, что хочу крепко обнять его. Хотя и не собираюсь этого делать. Он был бы слишком счастлив, идиот, и мог бы все испортить.

— Сядь в кресло.

— Почему ты пригласила меня?

— Я всегда должна объяснять тебе мотивы своих поступков?

— Нет, но я просто хочу знать, почему ты хотела, чтобы я пришел сюда?

— Ты не хотел?

— Ты действительно сущее наказание, вечно ставишь людей в положение виноватого! Ладно, я рад. Ты довольна? Я счастлив, что пришел сюда, но скажи мне, почему ты этого хотела? Уверен, это не трудно…

— Я хотела поговорить с тобой.

— Хорошо, ты разговариваешь.