Нея

Здесь я делаю паузу, потому что, пробуждая честолюбивые замыслы, чувство риска и нестабильности нашего предприятия, я дрожу сегодня, как это не раз бывало в прошлом, от желания и страха. Только немедленное ошеломляющее объятие может вновь успокоить меня. Да, в промежутках между этим моментом и следующим за ним мне необходимо мастурбировать, вызывать через экстаз радость и сожаление, повторно пробужденные этими переусложненными воспоминаниями, воскрешая в памяти, как я обычно вбегала в свою комнату, раздвигала ноги и с широко открытыми, но ничего не видящими глазами, не сознавая ничего, почти ничего не чувствуя, становилась лицом к окну и достигала кульминации, достигала оргазма, чтобы успокоить себя…

Любое освобождение — прежде всего дисциплина. Любое освобождение кует себе цепи, сознавая это используемое в наших целях противоречие. У Директрисы и меня имеется лишь одна цель — освободиться от неопределенности, возобновив каким-то образом переписку с Морисом. Это будет первым шагом от воображаемого к реальности.

Таким образом, снова восстановилась переписка: благодаря тюремному надзирателю мне удалось переслать Морису первое очень короткое письмо, касающееся обстоятельств, разъединивших нас, в котором я интересовалась его собственными новостями. Я заканчиваю нашей обычной прощальной фразой, тайной, наивной формулой заключенного заключенному: «Я в тебе во мне».

Ответ Мориса, присланный через неделю или немного позже, не холоден, но сдержан. Он глубоко переживает за меня, однако в тоне его письма отнюдь не слышно теплоты. Просто сообщает, что у него все в порядке. Одно успокаивает: он следует моему примеру и в конце письма добавляет: «Я в тебе во мне».

Он хочет, чтобы я взяла на себя инициативу в нашем новом способе любви. Поэтому мое второе письмо представляет собой длинное описание Директрисы, подробный отчет об испытываемых нами удовольствиях. Я заканчиваю фразой: «Она в тебе в ней во мне».

Его второе письмо куда длиннее моего и несколько высокопарное. Мне нравится этот мягкий педантизм Мориса. Он доказывает, что я была права: он любит меня больше прежнего. Он пишет, что приумножил свой гомосексуальный опыт, но не потому, что находит в нем какое-то особое удовольствие: «Я имею в виду, я не нахожу другого удовольствия». А по той причине, что это единственный способ избавиться от атмосферы ревности и разочарования, навеваемой тюрьмой.

Будь то тюремщики или «короли» заточения, тюремный закон всегда основывается на иерархии, в которой, как и в первобытном обществе, сила играет роль магической формулы. В рамках таких обществ посвященных человек поднимается с низшей ступеньки привилегированного общественного положения на высшую только в результате жестоких испытаний. Распределяемая и принимаемая сила есть основа единственно настоящего порядка.

Через чередование гомосексуальности, направленной на самых юных и слабых из посвященных, а также на сильных; через предложение любви фантазирующим онанистам (тем, кто занимается любовью с женщинами, ожидающими их на другой стороне тюремной стены) или тем другим, самым одиноким из всех, кто достигает оргазма с незнакомцем, которого у них никогда не будет; и при помощи тактики применения силы или угроз — с тем чтобы за ним не закрепился стереотип «гомосексуалиста», «педераста» или «королевы уборной» — Морис знал, как заработать себе обаятельный имидж среди своих посвященных парней. Он — их отец, мать, любовник. Таким образом, он заменил правилом силы принцип уравнительного общества, куда лучше переносимый администрацией, потому что Морис занял убедительно подобострастную по отношению к властям позицию. Старший тюремный офицер и даже начальник тюрьмы знают, что он бегает по тюрьме как главенствующий самец в группе обезьян или волчьей стае. Они воспринимают эту ситуацию все более охотно теперь, поскольку в их присутствии он выражает самую жалкую рабскую приверженность.

Морис доволен своей двуличностью. Существует лишь одна причина и одна цель этой «комедии»: передать и разделить свою любовь к Нее и, как он добавляет, «с настоящего момента свою любовь к Директрисе». Он тоже заканчивает свое письмо, изменив прощальную фразу: «Ты во мне в ней».

В то время как Директриса вместе со мной поражается такому факту и тому, как он хорошо «пристроил» свой член, не выхолащивая нашу любовь, мы все больше сожалеем о нашей неспособности вывести Мориса из игры, которая, по его мнению, находится в его ведении, но правилам которой он тем не менее по-прежнему подчиняется.

Приближаются летние каникулы, а мы не предприняли ни одного дополнительного шага вперед.

Одним июньским днем Директриса вызывает меня в свой кабинет. Она представляет меня мсье Моссу, чья нежная лысина и почти невидимые ресницы напоминают, как и его имя, анемичный лишайник.

— Мсье Мосс привез тебе важное сообщение от твоего отца… Но будет лучше, если я позволю ему самому рассказать тебе об этом.