Неидеальная Чарли Тэйр

С первого ряда действительно было видно как на ладони, но лучше бы этой ладонью я прикрылась! Единственное, что бросалось в глаза: нюансы обтягивания белой тканью мужских ног различной степени кривизны и облегания животов всевозможной упитанности.

– Они в исподнем? – едва слышно спросила я у Ноэля, почему-то не в силах отвести взгляда от сцены, но не слыша ровным счетом никаких реплик.

– Сколько ты пожертвовала? – шепотом уточнил он.

– Динар, – застыдилась я признаться, что щедрость моя знала границы и они были весьма узки.

– Это много объясняет…

– Пятьдесят сантимов! – с надрывом прошептала я, прикрывая рот ладонью, наверное, со стороны выглядело, что от восхищения. – Мне так стыдно! Им не хватило даже на нормальные штаны!

– Полагаю, это и есть нормальные штаны.

И в страшное мгновение между словом «штаны» и издевательским смешком Ноэля мой мир перестал быть прежним… На сцену, разбежавшись где-то за кулисами, набрав скорость и пружинистость, одним широким прыжком выскочил мой учитель истории!

На первом курсе он вытащил из меня нервные жилы и свернул их жгутом, ведь я носила фамилию Тэйр и совершенно не помнила, в каком году его величество подписал закон о правостороннем движении на дорожных мостовых. Понятия не имею, почему этот закон исторически важен, и его дату одухотворенный монстр спросил на экзамене, но от отчисления меня спасло письмо крестного. Черным по белому, с королевской печатью, придавленной сверху, лично своей рукой его величество написал, что закон принял его дед! Чтобы всех недоделанных историков разобрало танцевальным талантом!

Неожиданно вспомнилось, сколько раз в те дни я кляла историка танцами, и сразу все встало на свои места. Прокляла-таки! Под звуки льющей из какой-то дыры скрипки он проскакал направо, потом проскакал налево, едва не сбив коллегу по театральному увлечению, встал посреди сцены и… ничего не сказал. Забыл слова!

– Господи… – пробормотала я, таращась на его удивительно кривые ноги, просто колесо, обтянутое белыми лосинами.

– Что? – не понял Ноэль.

– Моя жизнь изменилась навсегда, – призналась я, с трудом отводя взгляд от дугообразных конечностей.

В зале между тем прокатилась волна шепотков. Люди затаили дыхание, гадая, вспомнит ли историк реплику или она останется тайной за семью печатями.

– Танцуй! – громко прошептал откуда-то голос постановщика.

– Танцуйте, друзья! – звонким голосом повторил историк и в гробовой тишине, возникшей на сцене, изобразил ногами разудалую чечетку.

– Да танцуй же ты со сцены! Тебе в следующем акте выходить, бездарность! – взревел постановщик под аккомпанемент рокочущего зала. Так и представлялось, как он дерет на голове стоящие дыбом волосы.

– А говорили – редкий талант, – тихонечко припомнила я слова смотрителя и покачала головой: – Явно льстили.

Дожидаться, когда «редкому таланту» все-таки придется выходить на сцену, мы не захотели. Едва объявили перерыв и озадаченно-ошарашенная публика, без особых экивоков обсуждающая пляски в кальсонах, потянулась в фойе, мы тихонечко улизнули из театра.

Уходили за колоннами, держась поближе к стенке, чтобы дерзкий побег не остановили ни смотритель, ни постановщик, всенепременно желающий видеть Ноэля вдохновителем будущих пьес и ведущим актером в новых спектаклях. Забирались в карету молчком, закрыли дверцу и немедленно тронулись с места. Экипаж закачался на обледенелой брусчатке.

Пытаясь отдышаться, я откинулась на спинку сиденья и пожаловалась:

– Глаза закрываю, а передо мной историк в белых портках! Больше ни сантима не пожертвую в театры. Лучше на булавки все до последней монетки потрачу!

Любительский театр располагался недалеко от пансиона мадам Прудо, хоть каждый день на «фурий» в кальсонах бегай смотреть. По дороге я рассказала о злополучной ночи, когда Ноэля увидела кухарка, а потом девочки спорили, завелся ли у нас призрак, пытался ли забраться вор или от кого-то в ночи уходил парень. Я так яростно выступала за последний вариант, что никому в голову не пришло причислить меня в подозреваемые. Все лавры привычно достались Олеандре, хотя она что было мочи отказывалась от сопричастности.

– Придется теперь повременить с гостями, – с сожалением вздохнула я и через окно посмотрела на светящийся окнами особняк.

– Поедем в Ос-Арэт, нечисть в общежитии не поднимает шума, а по ночам в коридорах не гасят лампы, – вымолвил в тишине Ноэль.

Некоторое время мы, словно прикованные, через темноту смотрели глаза в глаза. Сквозь небольшие оконца в салон экипажа, согретый магией и нашим дыханием, практически не просачивался свет уличных фонарей, но я ощущала взгляд Ноэля, словно этот самый взгляд вдруг сделался осязаемым.

– На моей руке все еще завязана обручальная нить.

Я не смогла сказать, что не готова к тому, что предлагает ночевка на узкой кровати, когда в комнату не ломится шумная подруга, а домовик не крадет шарфы. Когда никто во всем белом свете не помешает…

– Позволишь? – вдруг произнес он и раскрыл широкую ладонь.