Нейромант

Летом в Муравейнике праздные толпы шумят и колышутся как трава на ветру — поля человеческой плоти, пронизываемые неожиданными вихрями желаний и счастья.

В тусклом солнечном свете Кейс сидел рядом с Молли на краю сухой бетонной чаши неработающего фонтана; бесконечный поток проплывающих мимо лиц напоминал ему этапы собственной жизни. Сначала прошел малолетка с козырьком над глазами — обыкновенный уличный мальчишка с расслабленными, но всегда готовыми к действию руками, затем подросток с лицом привлекательным и загадочным под красными стеклами очков. Кейс вспомнил, как в семнадцать лет он молча и ожесточенно дрался на крыше среди нежного розового сияния геодезиков, озаренных первыми лучами солнца.

Он чуть поерзал; через тонкую ткань брюк отчетливо ощущался холодный, шершавый бетон. Ничего похожего на электрический танец улицы Нинсеи. Здесь, среди запахов гамбургеров, духов и молодых загорелых тел, заключались совсем другие сделки и жизнь текла в ином ритме.

А там, на чердаке, его ждала дека — «Оно–Сендаи–Киберспейс–7». Пол усеивали куски белого упаковочного пенопласта, мятые обрывки клеящей ленты и сотни крошечных пенопластовых бусин. «Оно–Сендаи», а также самый дорогой в будущем году компьютер фирмы «Хосака», монитор «Сони», дюжина дисков со льдом корпоративной выделки и кофеварка «Браун». Армитидж, нетерпеливо дожидавшийся, пока Кейс не одобрит каждую из покупок, сразу же ушел.

— Где он остановился? — спросил Кейс у Молли.

— Он любит отели. Большие. По возможности, близ аэропорта. Слушай, давай пройдемся.

Молли надела старый, купленный явно на распродаже военных излишков, бронежилет с дюжиной странной формы карманов и огромные темные пластмассовые очки, полностью скрывавшие зеркальные линзы.

— Ты знала раньше про это блядство с токсином? — спросил Кейс. Она отрицательно покачала головой.— Думаешь, это правда?

— Может, да, а может, нет. В любом случае, исключать этого нельзя.

— А нельзя ли как–нибудь проверить?

Нет,— ответила девушка и одновременно правой рукой сотворила знак «молчи!».— Изменение слишком тонкое, чтобы выявиться при сканировании.— И снова ее рука сделала знак «подожди!».— Да и какая тебе разница? Видела я, как ты поглаживал свой «Сендаи», да это же чистая порнография— Она расхохоталась.

— А что он всадил в тебя? Что заставляет работать на него деловую женщину?

— Только профессиональная гордость, малыш.— И снова она призвала его к тишине знаком.— Слушай, давай позавтракаем. Яичница, натуральный бекон. Отравишься, наверное, ведь ты так долго питался в Тибе одним лишь переработанным крилем. Давай сядем в «трубу», поедем на Манхэттен и устроим себе настоящий завтрак.

Потухшая, покрытая пылью неоновая вывеска, большие, согнутые из стеклянных трубок буквы: «МЕТРО ГОЛОГРЭФИКС». Кейс ковырял в зубах, пытаясь выудить застрявшие кусочки бекона. Он бросил бесполезные попытки узнать, куда и зачем они идут, так как на все вопросы получал только толчки под ребра и молчаливые призывы к тишине. Молли болтала о модах сезона, о спорте, о каком–то неизвестном ему политическом скандале в Калифорнии.

Кейс смотрел на безлюдный глухой тупик. По перекрестку катился мятый газетный лист. Из–за купольных перекрытий что–то происходит с конвекцией и в Ист–Сайде всегда дуют странные ветры. Кейс посмотрел сквозь окно на безжизненную вывеску. Ее Муравейник — совсем не его Муравейник, решил он. Молли провела его через дюжину баров и клубов, о которых он никогда не слыхивал, и везде какие–то дела, чаще ограничивающиеся многозначительными кивками. Манхэттенский транзит.

В тени за «МЕТРО ГОЛОГРЭФИКС» что–то двигалось.

Дверь представляла собой лист ржавой жести. Молли молча изобразила рукой запутанную последовательность значков, которую он почти не понял. Уловил только потирание большого и указательного пальцев, означавшее «наличные». Толкнув дверь, она ввела его в какое–то пыльное помещение. Они стояли в просвете среди плотных куч всякого хлама» которые тянулись до самых стен, увешанных полками с ветхими книжками в мягких обложках. Казалось, что хлам этот прямо здесь и вырос, такая себе плесень из металла и пластмассы. Кейс начинал было различать отдельные предметы: внутренности телевизора, столь древнего, что из него торчали пеньки разбитых радиоламп; мятую тарелку спутниковой антенны; коричневую текстолитовую коробку с кусками каких–то ржавых трубок,— но затем снова все слилось в единую массу. Когда Кейс шел вслед за Молли по узкому каньону среди прессованного мусора — и материальные ценности ушедших лет беспорядочно топорщились вокруг,— огромная кипа старых журналов вдруг ссыпалась на свободный пятачок. За ними защелкнулась дверь. Кейс не обернулся.