Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

Марина была юной, стройной и молчаливой красавицей с косой, которая была короной уложена вокруг головы. В другое время Сергей бы непременно приударил за ней, но сейчас он, открыв рот, с неожиданной болью в сердце всматривался в свою бабушку. Он сразу узнал ее голос, интонации и черты лица. Свой звонкий и заразительный смех бабушка Нина сохранила до старости. Она изо всех сил кокетничала с дедом, который таял от удовольствия прямо на глазах. Пироги на столе были, безусловно, бабушкиного приготовления, и Сергей отдал им должное. Пока он жевал пироги, на письменный стол деда поставили патефон, вытащили толстенные пластинки, которые как-то очень быстро крутились, и организовали танцы. Дед с бабкой танцевали вальс. Бабушка, тонкая и грациозная, держала одной рукой широкую юбку на отлете, а дед, как заправский танцор, держал бабушку за талию, заложив вторую руку за спину. Сергей смотрел во все глаза – оказывается, в двадцать первом веке танцевать совсем не умели. Разве можно было сравнить привычное ему топтание на одном месте и стариковское шарканье ногами с этим праздником молодой плоти, каждый мускул которой играл и радовался жизни. Это было так заразительно, что он уже совсем было решился пригласить Марину, но спохватился, что ни вальс, ни танго, ни просто обычный медленный танец он не сумеет станцевать так, как они.

Это было очень неловко. Все, кроме Сергея с Мариной, были в парах. Они одни сидели за столом, и Марина молча ждала приглашения.

К облегчению Сергея, вальс кончился, и дед тут же поставил другую пластинку. Час от часу не легче – теперь танго! Бабушка с дедушкой разошлись вовсю. Дед двигался упруго и элегантно, с первобытной грацией. Бабушка таяла в его руках. Дед вертел ею, опрокидывал ее на спину на своих сильных руках, заставлял кружиться – как будто всю жизнь занимался бальными танцами. Сергей вздохнул – и пригласил Марину. Она обрадованно встала к нему лицом – но не повисла на нем, как это обычно делали девчонки на дискотеках, а встала несколько на отлете, положив одну руку ему на плечо, а другой взяв за руку. Это была классическая танцевальная поза, но у Сергея было чувство, что от него ждут акробатического трюка. Он шагнул вперед – Марина послушно подалась назад. Он начал топтаться с ней у стола. Пролетая мимо них, дед крикнул:

– Эй, физик! Больше жизни!

Чувствуя себя старым и неуклюжим, он готов был провалиться сквозь землю. Однако все плохое когда-нибудь заканчивается. Закончилось и это танго. Вернее, оно было прервано звонком в дверь. Сергей с облегчением сел за стол рядом с Мариной, которая ободряюще улыбнулась и сказала:

– Вам, наверное, некогда танцевать? Владимир Иванович говорил, что вы очень хороший физик.

– Ох, – с облегчением сказал Сергей. – Спасибо за тактичность. Это вы пытались сказать, что я плохой танцор, да?

– Отвратительный, – засмеялась Марина. – Но я вас прощаю.

Дед вошел в комнату вместе с соседкой снизу – толстой старухой в темно-коричневом платье в цветочек, темной косынкой на голове и огромных войлочных тапочках.

– Вы уж простите, Эсфирь Марковна, – поклонилась она Марининой матери, – что я вас во время веселья тревожу.

– Мы живем в одном подъезде, – пояснила Марина. – Мама – врач. У бабы Шуры, наверное, заболел кто-то.

И точно. Оказалось, что заболела двухлетняя внучка.

– Прямо всю окинуло и взбудеденькивает, – поясняла баба Шура. – Уж так боюсь, так боюсь! Скорую вызвала, да пока доедет. Уж не посмотрите ли? Как бы не померла.

Эсфирь Марковна безропотно поднялась:

– Пойдем, пойдем, Шура. Посмотрим.

Когда они ушли, Сергей переспросил Марину:

– А что это она говорила про внучку? Ее взбу… чего?

– Взбудеденькивает! – засмеялась Марина. – По-моему, это значит, что у нее судороги.

– А! – удовлетворенно сказал Сергей. – А еще… окинуло, кажется? Это как?

– А это значит, что она покрылась сыпью, – с готовностью пояснила Марина.

– О! – Сергей поразмыслил. – А вот если бы мне сейчас пришлось бабу Шуру переводить на английский, сел бы я в лужу. Вот уж не думал, что я столько русских слов не знаю, – сокрушенно сказал он.

Пока накрывали стол к чаю, Эсфирь Марковна успела посмотреть внучку и вернуться, ведя за собой бабу Шуру. Та, как приклеенная, последовала за Эсфирь Марковной за стол, все время что-то приговаривая.

– Вот спасиба, такая тебе спасиба, ага, – приговаривала она, внимательно следя за тем, чтобы бабушка Нина поставила для нее тарелку и нагрузила ее пирогами. – Пряма не знай, что бы делала, кабы не ты. Чайку покрепче давай, ага. Пусть мать-то посидит теперь, ладно, что пришла.

– Бабушка! – потянулся было к бабе Нине Сергей, подставляя тарелку, и осекся. На него, к счастью, не обратили внимания, только баба Шура сказала, отнеся это на свой счет:

– С мясом больно вкусный, давай с мясом положу тебе, ага.

Дед постучал ложкой по стакану, который стоял перед ним в красивом потемневшем от времени серебряном подстаканнике: