Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

– А помнишь, Витя, – тихо сказал именинник, – какие мы наивные были с тобой в молодости? В коммунизм как верили, а? Ведь жизнь готовы были отдать. Как же нам мозги промывали тогда! А мы и сникли. Сколько сил потрачено зря, и душевных, и… – Григорий Иванович махнул рукой. – Чему студентов я, я лично учил! – Он в свое время учил студентов научному коммунизму и считал, что жизнь прожита зря.

– Гриша! – торжественно сказал дед. – Как бы то ни было, твои бывшие студенты помнят твои лекции до сих пор. Ты их думать учил, Гриша. Ты их любить свою страну учил. Какой бы она ни была. Ты их учил, что у людей должна быть совесть. Что нельзя предавать своих. Потому что, Гриша, в страшные мы с тобой работали времена. И пережить их, и не опуститься при этом мы смогли только потому, что есть такие светлые люди, как ты. За тебя, дружище.

Дед полез к Григорию Ивановичу обниматься, не выпуская бокала из рук, и Сергей невольно встал. Уж он-то лучше всех здесь знал, что дед сказал святую правду.

В комнату вошла Ольга с огромным блюдом, на котором лежали фрукты. Сергей вытаращил глаза. Это было То Самое блюдо. Из Египта.

– Откуда это у вас? – хрипло спросил он, глядя во все глаза.

– Ага, – обрадовалась Маргарита Николаевна. – Ты тоже заметил? Правда, необычное? – похвасталась она. – Я такого в магазинах ни разу не видала.

«Еще бы! – подумал Сергей. – Никто и не подозревает, скорее всего, что оно, во-первых, из чистого золота, а во-вторых, украдено многоуважаемым Мурадом у египетских археологов». Он помнил, что Хафез не раз допытывался у главы городской администрации, откуда у него это блюдо. Оно ему подозрительно напоминало как раз такое же, которое таинственным образом исчезло с университетской кафедры археологии за день до того, как университет собирался передать в музей находки из очередного египетского захоронения. Мурад поблескивал маленькими черными глазками, уверял, что это – дешевый сувенир из местной лавки, ему никто при этом не верил, но не пойман – не вор.

– Оно у нас с пятьдесят третьего года, – продолжала Маргарита Николаевна. – Это у нас наш сосед оставил. Сережа. Так он и исчез куда-то потом. Замечательный был человек. Славный такой.

– Он, кстати, очень самостоятельно тогда мыслил, – вставил Григорий Иванович. – Да ты его помнишь, Витя, – обратился он к деду. – Он еще…

– Помню-помню, – дед подмигнул Сергею и шумно потребовал. – Ты лучше блюдо покажи.

Блюдо пошло по кругу, и Сергей вздохнул с облегчением. Он еле досидел до конца вечера, боясь новых воспоминаний. Разговор, к счастью, уже перекинулся на другое время – Олино школьное прошлое, относительно недавнее. Оля вспоминала, как их учительница по рисованию стала расспрашивать детей в пятом классе про любимых художников.

– А мы с папой незадолго до этого как раз альбомы с репродукциями рассматривали, – вспоминала Ольга. – И мне там запомнились картины Николая Ге. Да и фамилия понравилась. Вот я и сказала, что мой любимый художник – это Ге.

Учительница очень оскорбилась. Она стала кричать, что «такого художника не бывает».

– Прямо так и сказала: «Не бывает такого художника – Ге», – смеялась Ольга. – А еще она усмотрела в фамилии личный, обидный для нее намек и поставила мне в дневник «кол» за поведение. И классной руководительнице нажаловалась. Потом они вместе на меня кричали, что я грубая и дерзкая – такую гадкую фамилию придумала. Пришлось папе на следующий день брать альбомы и идти в школу, вести просветительскую работу среди учителей.

– Ну и что? – заинтересовалась Елена Валентиновна. – А они что?

– Им неловко было, конечно, – смущенно улыбнулся Григорий Иванович. – Но «кол» не исправили.

Домой шли пешком. Родители восторгались вечером у Кирюшиных, а Сергей печалился о том, как он дальше будет с ними общаться. Придется Барсову либо самому с ними объясняться, либо затевать новый эксперимент – по стиранию памяти при проникновении в прошлое.

Пред светлые очи Барсова он явился ровно в одиннадцать и тут же поделился своими опасениями.

– И блюдо у них вдруг появилось. А они говорят, что с пятьдесят третьего, – сбивчиво говорил он, – когда я им это блюдо только позавчера, то есть поза позавчера оставил. Хорошо еще, что пока они в меня не всматриваются. А если они вдруг сообразят, что я и их сосед – один и тот же человек, да еще вспомнят, что компьютеры я им тогда показывал. Ой-ей-ей! – схватился он за голову. – Маргарита Николаевна же говорила, что им стало вспоминаться, что они компьютеры еще в деревянном бараке видели! С их впечатлительностью они…

– Да, – опечалился Барсов. – Таких реакций никто не предвидел. Конечно, – приосанился он, – мы же – первые. Пионеры, можно сказать. Первопроходцы. Мы – прямо в неизвестность…

– Я в курсе, – невежливо перебил его Сергей. – От Кирюшиных-то мне теперь всю жизнь прятаться?

– Я к тому, – пояснил Барсов, – что последствия были непредсказуемы. А теперь – ты туда отправляйся, а я тут с ними сам разберусь. Мы входим в следующую стадию эксперимента.

Сергей сник. Следующая стадия эксперимента, насколько он знал, была намного сложнее. И опасней.