8. Ксюха на это ничего не ответила, а пошла дальше вокруг полуразрушенной монастырской стены, пока ее вновь не окликнули. Ксюха оглянулась и в третий раз удивилась. С внутренней стороны стены, как раз в том месте, где в ее, Ксюхином, детстве помещался ее жилой блок, стояла маленькая, пряменькая старуха-монахиня. Она была в черном платье до земли, в черном глухом платке, а поверх платья у нее на груди висел сверкающий золотой крест размером с ладонь. Поскольку за все девять месяцев своей новой жизни в Кутье-Борисово Ксюха, многaжды проходя мимо бывшего своего интерната в лес собирать грибы и хворост или дикую рябину зимой, ни разу эту монашку не видела, то теперь, разумеется, и у нее спросила, кто она. На что монашка почему-то засмеялась. На мгновение Ксюхе показалось, что лицо старухи стало другим – молодым и гладким, что седые волосы, выбивающиеся из-под черного платка, стали огненно-рыжими, а тусклые зрачки – ослепительно синими в щелочках смеющихся глаз, но наваждение тут же исчезло. Старуха-монашка перестала смеяться и сказала, что она – Настоятельница этого монастыря Преподобная Екатерина, что Ксюха видит ее сейчас в первый и в последний раз, но что она, Екатерина, видела Ксюху многократно в течение очень долгого времени и будет видеть и впредь, и что она, Настоятельница, желает сейчас самолично крестить Ксюхиного Мальчика, и что ее сан ей это позволяет. Настоятельница повела Ксюху, держащую Костю на руках, к Нянге.
9. Настоятельница спустилась к реке возле старого моста, как раз там, где Ксюха и зимою, и летом ловила рыбу, поскольку именно под мостом клевало лучше всего. Ксюха шла следом. Неизвестно откуда, разве из воздуха, монахиня достала кисточку и баночку с елеем и прежде всего освятила Нянгу. Таков обряд крещения. Вы, дорогие мои, могли бы подумать, что Нянга, неистощимо текущая сквозь все наше правдивое повествование, освящается в первый раз, но это было бы ошибкой. Ксюха не знала, а мы можем авторитетно свидетельствовать, что Нянга освящалась многократно – и в те годы, когда Катя была послушницей, и после ее пострига, и в долгие, почти тридцать лет, годы, в которые Катя служила Настоятельницей, потому что каждый раз перед Крещенским купанием воду надобно освящать.
10. Велев Ксюхе распеленать Ребенка, Настоятельница помазала елеем его лоб, грудь, уши, руки и ноги, сказавши: «Помазуется раб Божий Константин елеем радования во имя Отца, и Сына, и Святаго духа. Аминь». Потом старуха протянула руки, и Ксюха бесстрашно положила на них улыбающегося Костю. Трижды окунала живая Катя мальчика в холодную еще по началу-то лета Нянгу, говоря: «Крещается раб Божий Константин во имя Отца, и Сына, и Святаго духа… Аминь…» Мальчик, получивший имя от Господа, гукал – смеялся, Ксюха, крестясь, тоже радостно смеялась, и даже старуха-настоятельница, вдруг прижавши мокрого Ребенка к груди, засмеялась молодым беззаботным смехом. Елея и кисточки уже не стало в ее руках. Ксюха протянула Настоятельнице заранее заготовленный деревянный крестик на льняной веревочке, та взяла крестик и прочитала над ним две молитвы. Скажем лишь, что в этих молитвах Настоятельница просила Господа влить небесную силу в крест, и чтобы этот крест охранял не только душу, но и тело носящего его от всех навет вражьих, колдовства, чародейства и прочих злых сил. Освятив крестик, старуха надела его на Костю. Потом из воздуха Настоятельница взяла белую рубашечку, и ее тоже надела на Костю. Продолжая счастливо смеяться, Ксюха услышала: «Облачается раб Божий Константин во имя Отца, и Сына, и Святаго духа. Аминь».
11. Потом настоятельльница помазала Костю миром и вернула Ксюхе, сказав: «Никуда не уезжай. Ничего не бойся». И тут же исчезла с берега Нянги, но теперь Ксюха не удивилась, потому что мгновенно забыла об явившейся к ней Кате, никогда Ксюха не знала ничего о ней, смутно помнила только рассказы бабушки о Настоятельнице монастыря Преподобной Екатерине, никогда ее не встречала и действительно никогда более не встретит – во всяком случае, в нашем правдивом повествовании – и теперь только слышала звучащие в ушах слова: «Никуда не уезжай. Ничего не бойся». А Ксюха и сама никуда не собиралась уезжать и – мы вам уже сообщали, дорогие мои, – никогда ничего не боялась.