Неистощимая

В это время Катя вылезла из подземного хода. Деваха все еще сидела возле кустов. Катя и сказать ничего не успела, как та вытащила из-под себя огромное – показалось Кате – черное крыло и взмахнула им над Катею. Катя тут же оказалась в новом и чистом, застегнутом на все пуговки подряснике и в черном платке. Она положила на траву узел, связанный из исподнего и отвернула подол – новое, совершенно сухое нижнее платье оказалось на ней, сухие панталоны и сухие башмаки – тоже новые, уже не Mашины.

– Ты кто? – шепотом спросила Катя.

Девка вновь громко засмеялась, открывая рот.

– Дык я ж тебе говорила, милая. Я – это ты и есть. – И теперь она вновь совершенно как Катя захихикала: – Хи-хи-хи-хи…

– Я пойду, – сказала Катя, не желая более продолжать бессмысленный разговор и не пытаясь сейчас разобраться, почему и каким волшебным способом деваха надела на нее новое облачение. – Mеня ждут.

Девка принюхалась. Уже довольно ощутимо несло гарью. Катя подхватила узел и собралась было идти.

– Подпалила все ж-таки? – улыбаясь, спросила деваха. – Не пожалела родного дома, – осуждающе сказала она, – Махе не сказывала… Махе-то… лжу выразила… Сказывала – токмо что за камешками… В храме Господнем лжу выразила…

– Да, – краснея, на глазах становясь пунцовой, подтвердила Катя.

– А каково станет тебе ото лжи твоей, вдогад щас сама не войдешь, девонька. Разве опосля, чрез которое время.

– Я пойду! – быстро повторила Катя. Теперь она действительно почувствовала беспокойство. Катя поспешно шагнула было прочь, но в запальчивости вернулась. – А что мне оставалось?!… – заговорила она, уже не осознавая, что, кажется, оправдывается – она, Катя! Катя! И перед кем?! – Что мне оставалось?! Я Маше не сказала… Наш исправник Морозов Николай Петрович… показал мне… Циркуляр Департамента полиции! Что якобы Иван государственный преступник и поубивал людей… И по розыску надобно его взять и представить! В железах! И Морозов… обещал нам с Иваном паспорта, но чтобы имение на него, на Морозова, перевести чрез Дворянскую опеку – отдать в бессрочное управление! Что ж я… – Катя замолчала и усмехнулась такой знакомой, такой любимой нами кривой своей усмешечкой, только сейчас в ее усмешке не стало искреннего молодого счастья, а выразились только злоба и боль. – Ни ему, ни мужикам на поругание отцовский дом не достанется… Иван приедет – он этому Морозову… Уж он ему… Уж он им… – тут Катя показала кулачок. – А мы уедем… A Zurich partir. A Zurich, nous avons un endroit pour rester… Je l’ai dit Ivan – mon père a acheté une petite maison,[203] – естественно переходя на французский, добавила Катя, потому что этой деревенской девице вовсе незачем было знать, куда они с Красиным уедут, а слова о цюрихском доме сами лезли из Кати и не произнести их она сейчас не могла. – Près du parc Fridhof-Saalfeld, – еще добавила Катя, – une petite maison, un total de quatre chambres à coucher…[204]

– Non, chère demoiselle, – с сожалением сказала девка, называя Катю так, как с любовною насмешкой иногда называла ее Маша – demoiselle, то есть, «барышня» и «на вы». – Vous restez ici à Kute-Borisovo, pour toujours. Pour la vie. Vous restez dans le monastère.[205]

У Кати огруглились узкие ее глаза.

– Parce que la terre russe ne peut pas être divisé en deux… La Russie ne peut pas prendre avec vous… Mais pas fourchue, elle vit inépuisable …Pour sauver la terre, il est nécessaire de sacrifier… Et quel sacrifice pour expier un péché mortel? Seul l’amour… Un sacrifice d’amour peut seulement quelqu’un qui aime vraiment vous… Et avec Mashа ne peut pas diviser en deux, – кривою Kатиной улыбкой улыбнулась девка. – Qui se divise, on se tue, mon cher… Voilà pourquoi nous sommes avec vous, chère demoiselle, à différents moments, différentes formes acceptent devant le Seigneur…[206] И еще  – добавила она по-русски: – Грех тебе за Машу надо быть отмаливать… И Mашино послушание принять об молитве Вонифатию Святому… На всю жизнь свою… Сама-то поглянь, скуль всего здеся делов набирается…

В это время эскадрон уже подъехал к усадьбе. То, что усадьба горит, было видно издалека, хотя дым бил черными клубами из двух только окон. Горящее дерево потрескивало. Красин привстал в седле. Летели искры, несло жаром, но ни одного живого человека не было возле дома, никто не показывался в окнах.

– Эсска-адроон! – поднял руку Лисицын. – Стой! – опустил руку. – В одну шеренгу! – подал он команду. – Ааа-кружай дом!.. Эх, не успели, – с досадою сказал он, повернувшись к Красину.

– Где Катя?! – закричал Красин. – Где Катя?!

– В монастыре Катерина Борисовна. В монастыре! Не извольте беспокоиться, господин инженер.

На миг сухое лицо ротмистра, обращенное к Красину, приняло совершенно человеческое, доброе и участливое выражение, и тут же вновь, лишь он отвернулся, окаменело.

Два вахмистра, пришпоривая лошадей, проскакали в оба конца – туда и обратно – вдоль выстроившихся шеренгою всадников, проверяя строй, стоявший теперь почти замкнутым кругом в некотором, разумеется, отдалении от дома.

– Заа-ряжай! Наа-аа изготовку!.. Целься!