Неистовый узник

– Немченко? Немченко, ты? – Илья заключил своего бывшего товарища в объятия. Тот даже застонал от боли. – Прости, Немченко, прости, – спохватился он, отстранился, начал жадно всматриваться в лицо парня, единственного выжившего из тех, с кем он имел дело. Тогда он отказался бежать с Ильей, у него просто не было сил.

– Да не смотри ты так, я это, – попытался улыбнуться арестант. – Живой, как видишь, в мертвяка не превратился, сил, правда, с гулькин хрен осталось, ну да ладно…

– А я вспоминал тебя. Все время думал, вот какого хрена ты не пошел со мной – ведь я же вырвался. И ты сейчас гулял бы на свободе…

– Ерунда это, – отмахнулся Немченко. – Я бы тормозил тебя, и хрен бы ты прорвался. Да ладно, все нормально, не сдох же.

– Как тут после меня было?

– Как обычно, не курорт, – ответил Немченко. – Все по-прежнему, надзиратели лютуют, лупцуют всех подряд, особенно когда поддадут, трудимся в Кашланах – там на ноябрь намечена сдача поселка… А ты что же, Илюха? – как-то недоверчиво уставился он на Илью. – Вроде сбежал, рванул из этого гадюшника, а теперь опять сюда лезешь?

– Лезу, Немченко, воспоминания покоя не дают. – Илья легонько похлопал товарища по плечу. – А ты молодец, что выжил, не сломался. Есть куда пойти?

– Разберемся, – расплылся тот в улыбке. – Уж теперь сидеть не буду, точно куда-нибудь пойду, надоело. Двоюродный брательник в Некрасово, а еще старые кореша есть в Липовце, примут. Главное, дойти.

– А как дойдешь?

– На этот случай предусмотрены ноги, – подмигнул Немченко. – Ладно, Илюха, не буду навязывать тебе свою дружбу, ты, по ходу, еще не все свои дела сделал. Спасибо, корифан. Пойду в лес, может, прорвусь. Отсижусь в какой-нибудь берлоге пару деньков, потом побреду потихоньку к Липовцу.

– Пара советов, приятель. Уходи один, не присоединяйся ни к какой компании. У одиночки больше шансов улизнуть, как бы веселее ни было сообща. По крайней мере, будешь думать собственной головой. И второй совет: сегодня ночью старайся уйти как можно дальше. Будешь валиться от усталости, засыпать на ходу – все равно иди, через «не могу» иди. Вырвешься из зоны поисков – утром легче будет.

– Хорошо, приятель, спасибо. Ну, бывай.

Они опять обнялись. В глазах у Немченко что-то заблестело, как бы даже не слезы. Он махнул рукой – дескать, прорвемся, где наша не пропадала – и заковылял прочь.

Еще не все заключенные покинули зону, а спецназ уже выполнял вторую часть задачи. Латышевич остался на воротах – подгонять арестантов и следить за обстановкой. Остальные бросились к машине. Фещенко отогнал ее задним ходом от крыльца, лавируя между мертвыми телами. Из тайника под сиденьями извлекали реактивные гранатометы «РПГ-7», старенький, но рабочий ранцевый струйный огнемет советского производства (с отличительной способностью – многоразовостью применения). Груженные оружием и гранатами, побежали на аллею.

Начали с дальних бараков. По информации Фещенко, в зданиях никого не осталось. Гранатометчики работали с центральной аллеи – посылали в барак кумулятивную гранату. Промахнуться с такого расстояния было невозможно. Она взорвалась с оглушительным треском. Рушились стены, перегородки. Приближался Беженцев с ранцем за спиной и громоздкой штуковиной, оснащенной раструбом, – он имел кое-какой опыт пользования огнеметом. Струя пламени устремлялась вперед, облизывала часть подорванного здания. Этого было достаточно – само разгорится. Осадков не было, дул ветерок, способный раздуть пламя. Спецназовцы ударили по другому бараку, потом по третьему. Это была какая-то нездоровая идея фикс – просто стереть дьявольский объект с лица земли! Пламя разгоралось, трещали доски и балки перекрытий. Гремели взрывы, работал огнемет, выстреливая огненные струи, покалеченные бараки вспыхивали, как стога сена, пламя перебрасывалось на мелкие хозяйственные постройки. В небо летели искры, поднимались клубы зловонного дыма. Загорелась псарня и буквально на глазах развалилась. Из огня выскакивали обуянные ужасом овчарки, у многих дымилась шерсть. У гигантской палевой псины горел хвост и при этом чадил, как дымовая шашка. Собака вертелась, подпрыгивала от боли, но не могла дотянуться до хвоста. Четвероногие с воем разбегались. На людей они не обращали внимания – слепой ужас гнал их прочь из лагеря.