«Неистовый Виссарион» без ретуши

Наконец пришли бумаги от Карташевского. Бумаги оказались где-то затеряны, потом он их нашёл и прислал к Надеждину как раз на Фомину неделю. За долгое ожидание и терпение через родственника своего Аксакова попечителем было предложено место даже лучшее от того, которое было прошено прежде.

Но Белинскому расставаться с Москвой не хотелось уже ни за какие коврижки в мире. К тому времени он обзавёлся здесь собственной квартирой, вернее сказать, отдельной комнатой, за которую, вместе со столом и чаем, платил сорок рублей ассигнациями. Имел он к тому две кондиции – приготовлял из словесности к поступлению в университет двух молодых людей. С первой кондиции он получал сорок рублей в месяц, со второй – по три ассигнации за урок. Эти-то кондиции и дали ему возможность снять квартиру.

Жил теперь он на Тверской улице – почти напротив дома генерал-губернатора, в мезонине, составляющем третий этаж огромного владения Варьгина. Полученный из дома перевод на двести рублей позволил обзавестись необходимой мебелью, как-то: кроватью, столом, постелью, стульями, ширмами, книгами и прочими мелочами. Несмотря на расчётливость, умеренность и экономию, денег хватало лишь на то, чтобы сводить концы с концами.

Отказавшись от места в Белоруссии, Виссарион пробовал было определиться к месту в Москве. Но в учителя гимназии его не брали, а ехать куда-то в уезд, и даже в губернский город, он теперь уже нипочём не желал. Обещано, правда, было место корректора в университетской типографии. Должность состояла в том, чтобы выправлять корректуру печатаемых в университетской типографии книг. Среди корректоров было пятеро действительных студентов да двое кандидатов, из коих один – племянник ректора Болдырева, который и выпер его из университета. С племянником ректора Виссарион сдружился, и, пока вакансия была не свободна, тот подкинул ему работу на двести рублей. Свободного от должности времени теперь было пропасть, своя комната, какие-никакие деньги – жизнь налаживалась…

Весной 1835 года Виссарион Белинский взялся за издание собственного журнала. Не из корыстных взглядов или детского тщеславия, но вместе с тем и не по сознанию в своих силах и своём предназначении, а из уверенности, что теперь всякий может сделать что-нибудь, если имеет хоть искру способности и добра. От одной только мысли, что у него будут свои читатели, перелистывающие в часы досуга книгу, им составленную, уже было приятно и лестно.

Если быть точным, журнал был не совсем его. Принадлежал он Надеждину Николаю Ивановичу, всегда относившемуся с ласкою и отцовской привязанностью к Виссариону. В связи с отъездом за границу Надеждин и решился передать ему свои журналы «Телескоп» и «Молву», хоть и временно. Белинский всё чаще стал появляться в литературных кругах столицы. На одном из литературных вечеров в салоне Селивановского он познакомился с писателем и литератором Полевым, которому предложено было сотрудничать с «Телескопом». Полевой к тому времени был в опале в связи с запрещением цензурой его журнала «Московский телеграф».

Новому редактору «Телескопа» хотелось вести и журнал по-новому. Хотелось привлечь как можно больше одарённых, мыслящих людей со свежими идеями. Он пригласил к сотрудничеству Краевского, известных своими революционными высказываниями Плюшара, Чаадаева… Сблизился с кружком Станкевича, группой единомышленников, увлекавшихся, в отличие от кружка Герцена и Огарёва, не столько политическими, сколько философско-эстетическими вопросами. Предлагал свои статьи в другие журналы, стараясь обходить острые углы цензуры. Писал рецензии на петербургские и московские произведения. К тому времени возвратился из-за границы Надеждин с присоединившимся к ним Неверовым. Как-то слишком много одарённых и в то же время разносторонних литераторов собралось в одном месте.

Надеждин, вызывая на спор, говорил:

– У нас нет настоящей литературы.

– У нас, Николай Иванович, целый Парнас, – возражал тому Белинский.

– Назовите хоть одного, перед кем я бы снял шляпу, – провоцировал того на спор критик.

– Ежели вам одного Пушкина мало, назову, пожалуй, ещё поэта Грибоедова, – парировал Виссарион.

– Пушкин – повеса, баловень судьбы, – не унимался Надеждин.

– Думаю, литература русская в живом и непреходящем значении пошла от «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова», – не сдавался Виссарион.

Спорили часто. И не спора ради, а ради постижения истины. Не сходились во взглядах, расходились во мнениях, пересматривали само понятие «литература» – которая не свод, не совокупность всего написанного, а лишь то, что отмечено художественной ценностью, зенит художественного совершенства.

Белинский между тем решался на публикацию в «Телескопе» довольно острой статьи Чаадаева «Философское письмо». Надеждин цензуры опасался – и не зря. После публикации статьи «Телескоп» закрыли. Герцен тогда сравнил появление письма Чаадаева с выстрелом в глухую ночь. Пушкин, узнав о закрытии «Телескопа», стал медлить с отсылкой своего ответа Чаадаеву, над которым устанавливался «медико-полицейский» надзор.