Неистребимый майор

Об этом, хотя никто и не уславливался заранее, не упоминалось ни слова. Больше того — старались не думать.

Как только хвост очереди, медленно подползающий к трапу, сократился еще наполовину, из-за элеватора показались двое мужчин с тяжелыми мешками.

Еще издали они как-то насторожили старпома.

Пожалуй, за весь день в бесконечной ленте отъезжающих только эти двое выглядели мужчинами без видимых признаков инвалидности. И второе — здоровые дяди тащили мешки, почти вдвое превышавшие скромные пожитки остальных, багаж которых был ограничен строгим административным предписанием.

Когда опоздавшие приблизились, замеченное мутнеющим взглядом старпома подтвердилось. Хвостовые пассажиры оказались хотя и не молодыми, но явно «способными носить оружие», а не таскать туго набитые брезентовые мешки странного вида и, очевидно, далеко не легкого веса.

Продолжая механически делать разметку оставшихся «квартирантов» и с досадой замечая, что все чаще делает ошибки, старпом уже не мог выпустить из наблюдения этих помятых типов. Навязчивая реакция переутомленного человека.

Но существует нечто более сильное и беспощадное, чем любая нервно-психическая реакция, — человеческое предубеждение. Почти неизлечимое.

Вот почему, хотя мужчины вели себя так же выдержанно, как остальные, даже медлительнее и спокойнее, все же они казались старпому не только подозрительными, но явно его раздражали.

— Две тысячи двести — и одна, — повторил беззвучно старпом свой регистрационный счет, так как предрешил, что мешочников не допустит на борт крейсера.

Сначала он хотел поручить боцману послать этих молодчиков подальше. Но вдруг по глазам старика сообразил, что уже, собственно, не он сам, а боцман производит распределение.

То есть не боцман, а он, только под уважительный шепот старого черта. Боцман произносил почтительно, в четверть голоса: «Первый кубрик», «старшинская», «лазарет» и дальше в том же духе, причем так, что не только рассыльным, но и самому старпому казалось, что старик одобрительно фиксирует решение, принятое начальством. Однако фактически боцман называл помещение на долю секунды раньше, чем оно обозначалось рукой утомленного старпома.

Поскольку этот маленький обман открыто не нарушал субординации, а старпому постепенно все делалось безразличным, даже собственные ноги, затекшие в ставших узкими ботинках (лишь бы закончить посадку!), он отказался от посылки старика.

«Сам скажу… под занавес! Ничего себе для финала: опереточная дива, сумасшедшая мамаша и два бандита!.. Да! Чуть не забыл… и груз жести в придачу!»

Однако предстоящее окончание посадки эвакуированных не радовало переутомленного человека. На это не хватало сил.

Убеждение в том, что замыкающие очередь являются ловчилами или жуликами, окончательно утвердилось у старпома, когда один из мужчин (пока еще с целой физиономией…), прислонив свой мешок к дружку и перебрав что-то в бумажнике, медленно обошел стоящих в очереди почти до самого трапа, как бы прогуливаясь сторонкой.

Вернувшись, он что-то шепнул приятелю, после чего они затихли.

Опять разметка…

Еще разметка!

Крепись, старпом!.. Осталось совсем немного!

И вдруг в мозгу, как всплеск, — мысль:

«Ах, какой я болван! Потому и не торопятся… Это же как бог свят, хотят со мной с глазу на глаз остаться! Ясно, как… как в дальномер!»

Опять разметка; топот рассыльного сверху; опять, поддерживая под локти, помогают подняться наверх величественной и не очень исхудавшей старухе.

«То ли у них нет пропусков и „купить“ место на корабле хотят… шепотком?! То ли ловчат на каюту с удобствами?.. Меня? Купить?.. Ну, голубчики, я вам куплю!»

Старпом даже приосанился, крякнул, как-то посвежел и даже перебил подсказку боцмана, не уловившего внутреннего процесса, происходящего с начальством.

Злость, ярость, благостная ярость пришла на смену апатии, утомлению и безразличию.

Однако ее хватило ненадолго.

Остались буквально единицы (кроме тех двух, которых старпом упорно не учитывал): несколько полуинвалидов; давно успокоившаяся мамаша, перепутавшая дочку с чемоданчиком; строгий старикан с осанкой героического монумента; молодуха в платке и… опереточная дива, совсем не похожая на себя, счастливая от общения с новыми друзьями, занятая массированием плеча пострадавшей девчурки. И хотя было ясно, что подобная возня с ребенком для нее непривычна еще больше, чем игра с лопатой, все же никто не мог бы поручиться, что из недавней пастушки со временем не выйдет замечательная мать, возможно даже удачно сочетающая эту ответственную роль с большими ролями в оперетте. Все зависит от того, в какую компанию она попадет на следующем этапе своей жизни… если, конечно, этот этап закончится благополучно. Старпом не мог вспомнить, в какой оперетте видел «каскад» этого большого ребенка, так потускневшего за полчаса от непривычного стояния в очереди, да еще на солнце.