Неистребимый майор

Как дурной, кошмарный сон, как тяжелую болезнь с возможным смертельным исходом, перенес Летучий голландец происшедшее. Он вернулся хотя и постаревшим на много лет, но не усомнившимся ни на минуту в сознательно избранном в Октябре пути. Он вернулся согнутый, но не сломленный. Утомленный, слабый, но жадный к работе.

Еще не сменив истлевшего белья и протертого кителя, он явился с просьбой о назначении на флот, на корабль.

Ему повезло по сравнению с некоторыми другими, потому что он явился до 22 июня 1941 года. Вот почему, когда обрушилась на всех нас война, он с первых же дней нашел свое место. Как всегда собранный, Летучий голландец поднялся на мостик канонерской лодки «Бурея».

Долгими и томительными ночами он готовил себя к смерти или к большой войне, потому что у него оказалось более чем достаточно времени обдумывать свою судьбу и судьбу советской Родины.

Мобилизованная из технического флота шаланда «Бурея», получив пушки, снаряжение, команду и капитана, вышла из Ленинграда вверх по Неве и включилась в состав соединения канонерских лодок в тот грозный период, когда фашистские броневые клинья пробивались к городу Ленина, чтобы раздавить, разрушить и уничтожить его.

Все знают о так называемой «Дороге жизни», которая спасала стойких защитников и помогала эвакуировать раненых, слабых или более нужных на Урале. Но эта дорога через Ладожское озеро, героика творцов которой еще не воспета достойно, действовала только тогда, когда устанавливался прочный лед. И мало кто знает, что все остальное время года — сквозь осенние штормы и льды 1941 года, через весенние штормы и льды 1942 и 1943 годов — дорогой жизни служила та же, но не ледовая, а водная трасса. Муки и снарядов на баржах, буксирах, пароходах и на канонерских лодках было перевезено в сумме больше, чем мог перевезти автотранспорт.

Защищали эту коммуникацию канонерки во главе с «Буреей», очень часто из боевых кораблей превращавшиеся по совместительству в грузовые транспорты или плавучие госпитали, и тогда из-за тесноты очень трудно было работать у зенитных пушек и пулеметов.

Уже с первых дней войны Летучий голландец совмещал командование «Буреей» с должностью командира соединения канонерских лодок в составе Ладожской военной флотилии.

Вот уже за «Буреей» зачтен сбитый «юнкерс».

Вот уже первое «спасибо морякам» с берега от армейцев, после артогня, заказанного батальоном, выходящим из охвата у Рауталахти.

Дважды высаживали с канонерок тактические десанты в помощь фланговым частям дивизии полковника Бондарева.

Первое ранение Летучего голландца в эту войну, первая перевязка с «оставлением в строю».

Заделаны первые пробоины в борту от осколков близко упавших бомб.

Благословения ленинградских матерей, благополучно доставленных и высаженных с детьми в Новой Ладоге.

Благодарность от начальника тыла фронта за баржу с мукой для осажденных, спасенную после гибели буксира… И много, много подобного, которое уже стало буднями и вошло в повседневность войны и часто даже не записывалось в вахтенные журналы.

Но один эпизод не только сохранился в памяти, но и врезался в душу.

Когда в двадцатых числах августа 1941 года одна из наших дивизий, прижатая к берегу, выходила после многодневных тяжелых боев со значительными силами немецко-финской армии к урезу воды Ладожского озера, Летучему голландцу пришлось, удерживая своим огнем особенно рьяных егерей, выводить из боя и эмбаркировать[16] смертельно утомленных красноармейцев.

«Бурею» обстреливала не только финская артиллерия, но и батальонные минометы вырвавшихся вперед частей и штурмующие самолеты противника. Несмотря на все это, Летучий голландец действовал спокойно и методично, как на учении. Он принял на борт все арьергардные подразделения дивизии генерала Крюкова, не оставив врагу ни одного раненого и ни одного пулемета.

Переправленные затем на остров Валаам, части дивизии были позже высажены на ленинградской земле, недалеко от захваченного немцами Шлиссельбурга. Вот тогда-то произошла следующая сцена.

На причале, перед фронтом солдат, стоящих против «Бурей», и перед ее экипажем, выстроенным вдоль борта, взволнованный командир дивизии обнял и поцеловал Летучего голландца. Слов почти не было.

По положению он не мог сам наградить командира канонерской лодки. Но этого и не требовалось, потому что Летучий голландец застенчиво, но совершенно искренне до самой смерти уверял, что он никогда так не волновался, получая другие награды.

Есть мужество — и мужество.

Слава нашим командирам, показавшим искусство управления лидерами и эсминцами, которые сплошь в пене от собственных винтов, разрывающих воду, маневрировали так, что волны всплескивались на борт при крутых разворотах.