Нейтринная гонка

Поздно вечером в пятницу что-то невидимое аккуратно, точно садовник розу, срезало шпиль с небоскреба Крайслера. Отрезанный шпиль неторопливо проплыл над Манхэттеном, а затем обрушился в водохранилище Центрального парка острием вниз, причем образовавшейся волной затопило подвалы Музея искусств Метрополитен.

В субботу взошла полная луна, зеленая, как лайм.

В воскресенье луна вообще не взошла.

Само собой, человечество пребывало в панике. Религиозные лидеры всевозможных конфессий пророчили конец света. Политики, спеша в бомбоубежища, призывали к спокойствию. Ученые выдвигали взаимоисключающие теории и требовали миллиарды на дальнейшие исследования. Отчаявшиеся люди на улицах бросались к гадалкам, барменам, психоаналитикам и экстрасенсам за ответами и утешением.

Что до меня, я отправился навестить своего приятеля Дарвина Врума.

Что-то подсказывало мне: он в курсе происходящего.

А может, и приложил к этому руку.

Видите ли, когда Дарвин вернулся после открытия Атлантиды — это было сразу после путешествия к центру Солнца, но еще до инцидента с разумными муравьями, — он был какой-то сам не свой. Я чувствовал, что его гнетет некая важная проблема, загадка, с которой ему никак не управиться.

А когда Дарвин не в состоянии найти решение, может произойти что угодно.

Дарвин жил в доме, переделанном из авианосца, в Элмхерсте. Очень милый райончик. Помню, когда он только переехал, соседи подняли страшный шум. Да оно и неудивительно: сорокафутовый робот, ночные визитеры, изъясняющиеся на внеземных языках, агрегаты для рытья туннелей, воздушные бои безынерционных летательных аппаратов — вполне достаточно, чтобы любой, кто не знаком с Дарвином, слегка занервничал.

Мой приятель справился с проблемой, скупив все соседские земли по двойной цене. Шестьдесят акров. Заплатил городу налог за двадцать лет вперед, чтобы подмазать власти. Теперь вся собственность была огорожена разумным забором, и Дарвин жил там в гордом одиночестве.

Я остановил машину у передних ворот. Собственно, на самом деле это были не ворота, а своего рода блестящая синтетическая паутина, в центре которой сидел кибернетический паук.

Паук выставил вперед свои жуткие щупальца.

— Назовите ваше имя и цель визита.

— Бернетт Томпсон, я…

— Берн! — воскликнул паук голосом Дарвина. — Ты как раз вовремя! Входи!

Паук принялся пожирать паутину, и вскоре я смог попасть внутрь.

Со времени последнего моего визита все здесь изменилось. Милые домики Элмхерста оказались разобраны на части полчищами механических термитов. Те, что стояли у самого забора, превратились просто в кучи пыли. Я знал, что у Дарвина большие планы. Для начала он собирался установить секретное оружие на случай вторжения своих заклятых врагов вроде созданий с нейтронной звезды. И еще однажды он вскользь упомянул что-то насчет орбитального лифта…

Но ведь сначала следовало все тут прибрать, вот Дарвин и выпустил трудяг-насекомых.

Я подъехал к дому-авианосцу и выбрался из машины. Блеск солнца на титановых плитах крыши ослепил меня, но как только я оказался в тени парящей в воздухе, оснащенной лазерами защитной платформы, резь в глазах прошла.

Едва я нажал кнопку звонка, как, к моему удивлению, на пороге появился сам Дарвин. Я сказал «появился», а не «открыл дверь», так как Дарвин воспользовался встроенным в половик телепортационным диском.

Прошло уже десять лет с тех пор, как мы вместе учились в колледже. Я, Дарвин и Джин. Именно Джин в миг пьяного озарения изменила фамилию Дарвина с Фрума на Врум [4], навсегда переименовав его в соответствии со свойствами его гиперактивного ума.

Я часто думаю, как там сейчас Джин, замужем за Властелином Галактики. Скользкий тип, доложу я вам. А эта эспаньолка… впрочем, никогда не скажешь, на кого западет девушка. Я стараюсь поменьше думать о ее выборе (признаюсь, весьма для меня болезненном), с тех пор как Джин оставила Землю, чтобы начать новую жизнь в качестве королевы Великого Космоса.

За напряженное десятилетие, прошедшее с того времени, как Дарвин получил свои три с половиной ученых степени (половина была по провансальской поэзии), мой приятель не изменился ни на йоту. Всклокоченная шевелюра, физиономия, при взгляде на которую я всегда вспоминаю Гарольда Ллойда, костлявые запястья, вывернутые наизнанку футболки, детская страсть к мороженому со вкусом ламинарии (его специально для Дарвина готовили у «Бена и Джерри») — в общем, все тот же блестящий, хотя и слегка сумасшедший гений, какие рождаются один раз в геологическую эру.

Ничто не откладывало на нем отпечатка. Ни первый заработанный миллиард (тут я ему немного помог: мы вместе провернули дельце с дешевыми биомиметиками, и одни только «Штаны любви» принесли нам по миллиону). Ни битва с разумными лобстерами. Ни блуждания в подземных марсианских развалинах. Ни рассинхронизация той сверхновой.

Только в последнее время Дарвин был какой-то сам не свой — его беспокоила загадка, которой он пока со мной не поделился.

Когда Дарвин сошел с половика и мы пожали друг другу руки, я немедленно перешел к цели своего визита: