Неизбежная могила

— Больше не могу спускаться по этой проклятой лестнице без посторонней помощи, извините!

— Нет проблем, — сказал Страйк, гравий хрустел под его ногами, пока он шел к входной двери. — Полковник Грейвс, я полагаю?

— Как поживаете? — Грейвс пожал ему руку. У него были густые седые усы и слегка неправильный прикус, придававший сходство с кроликом или, если выражаться циничнее, с типичной карикатурой болвана из высшего общества. На глазах за стеклами очков в стальной оправе были заметны молочно-белые бляшки катаракты, а из одного уха торчал большой наушник слухового аппарата телесного цвета.

— Входите-входите — за мной, Ганга Дин⁵⁷, — добавил он. Эти слова, как понял Страйк, были обращены не к нему, а к толстому лабрадору, который обнюхивал край его брючины.

Полковник Грейвс проковылял впереди Страйка в большой зал, громко стуча тростью по темным полированным половицам, запыхавшийся лабрадор — в арьергарде. Викторианские портреты маслом (без сомнения, изображения предков) смотрели сверху вниз на двух мужчин и собаку. Безмятежная красота старинного помещения подчеркивалась светом, льющимся из большого окна со свинцовыми переплетами над лестницей.

— Красивый дом, — сказал Страйк.

— Мой дед купил его. Пивной магнат. Хотя пивоварни уже давно нет. Стаут Грейвса, слышали когда-нибудь?

— Боюсь, что нет.

— Он оставил бизнес в 1953 году. В подвале еще осталась пара бутылок. Отвратительная штука. Отец заставлял нас пить его. Фундамент состояния семьи и все такое. Вот мы и пришли, — сказал полковник, к этому времени дыша так же тяжело и громко, как его собака, и толкнул дверь.

Они вошли в большую гостиную, обставленную с комфортом, присущим домам представителей высшего класса: глубокие диваны и кресла, обтянутые выцветшим ситцем; окна со свинцовыми переплетами, выходящие на великолепные сады; собачья подстилка из твида, на которую лабрадор плюхнулся с таким видом, будто за утро совершил больше упражнений, чем обычно за целый день.

Три человека сидели вокруг низкого стола, заставленного чайной посудой и тортом, похожим на домашний бисквит королевы Виктории⁵⁸. В кресле сидела пожилая женщина с тонкими седыми волосами, одетая в темно-синее платье с ниткой жемчуга на шее. Ее руки дрожали так сильно, что Страйк задумался, не страдает ли она болезнью Паркинсона. На диване бок о бок сидела пара лет под пятьдесят. Густые брови и выдающийся римский нос лысеющего мужчины делали его похожим на орла. Его галстук — если только он не выдавал себя за кого-то другого, что Страйк посчитал маловероятным в данной ситуации — свидетельствовал о том, что когда-то он служил в Королевской морской пехоте. Его жена, пухлая блондинка, была одета в розовый кашемировый свитер и твидовую юбку. Ее волосы с коротким каре были украшены сзади бархатным бантом — такой прически Страйк не видел с восьмидесятых, а ее румяные щеки с лопнувшими сосудами свидетельствовали о том, что она много времени проводит на свежем воздухе.

— Моя жена Барбара, — сказал полковник Грейвс, — наша дочь Филиппа и ее муж Николас.

— Доброе утро, — сказал Страйк.

— Здравствуйте, — сказала миссис Грейвс. Филиппа просто кивнула Страйку, не улыбнувшись. Николас не произнес ни слова и не сделал и жеста в знак приветствия.

— Присаживайтесь, — полковник указывал Страйку на кресло напротив дивана. Сам он со вздохом облегчения медленно опустился в кресло с высокой спинкой.

— Какой вы предпочитаете чай? — спросила миссис Грейвс.

— Покрепче, пожалуйста.

— Молодец, — рявкнул полковник. — Терпеть не могу слабый чай.

— Позволь мне, мамочка, — сказала Филиппа, и действительно, руки миссис Грейвс так сильно дрожали, что Страйк подумал, ее не стоит подпускать к кипятку.

— Торт? — спросила неулыбчивая Филиппа, как только передала ему чашку.

— Да, пожалуйста, — сказал Страйк. К черту диету.

Когда всем был налит чай и Филиппа снова села, Страйк сказал:

— Что ж, я очень благодарен за эту возможность поговорить с вами. Я понимаю, как вам нелегко.

— Нас заверили, что вы не подлая псина, — сказал Николас.

— Приятно знать, — сухо ответил Страйк.

— Без обид, — добавил Николас, хотя у него были манеры человека, который не особенно парился по поводу того, что оскорбил кого-то, а может, даже и гордился, — но мы сочли важным навести о вас справки.

— Даете ли вы гарантию, что наше имя не будут полоскать в прессе? — спросила Филиппа.

— Похоже, у вас есть привычка там появляться, — заметил Николас.

Страйк мог бы указать на то, что он никогда не давал интервью прессе, что большая часть вызванного им интереса газетчиков была связана с раскрытием уголовных дел, и что вряд ли он мог контролировать, заинтересуются ли журналисты его расследованием. Вместо этого он ответил:

— На данный момент риск интереса со стороны прессы практически отсутствует.

— Но вы не думаете, что все это может выплыть наружу? — настаивала Филиппа. — Потому что наши дети ничего не знают обо всем этом. Они думают, что их дядя умер естественной смертью.