Неизбежность

В комнатенке сыро, пахло дешевыми духами, вином. Хокуда привычно вдыхал эти запахи и думал: сколько такого было в его жизни и сколько еще будет? Сегодня судьба подвела к роковой черте, за которой полная, темная, как ночь в бирманских джунглях, неизвестность. Непробудная эта ночь, однако, вспорется молнией, расколется громом. Молния и гром могут угодить в него, а могут миновать. Утром — миновали...

И в Бирме, можно сказать, миновали. О Бирма! Тогда еще Хатиман — бог войны — был благосклонен к императорской армии, хотя амеко накапливали силы и их корабли настойчиво атаковали японский флот. Авиаотряд, в котором служил Хокуда, базировался неподалеку от Рангуна, бирманской столицы. Аэродром был в джунглях надежно замаскирован, и амеко долго не засекали его. Это был отряд особого назначения — камикадзе. Сэйтё Хокуда попал в него так. В незабвенном декабре сорок первого императорский флот и авиация внезапно атаковали американские военные корабли в Жемчужной гавани — Пёрл-Харборе. Блестящая победа, в достижении которой видную роль сыграли летчики-смертники, обессмертившие себя камикадзе, да, да, обессмертившие, потому что их имена записаны в храме Ясукуни. Как раз в сорок первом Хокуда поступил в авиационное училище. Окончил его с отличием, стал летчиком-истребителем. Провел немало воздушных боев, сбил трех амеко на «аэрокобрах»! И вдруг — набор в отряд камикадзе. Не раздумывая, Хокуда написал рапорт...

Женщина-подросток ластилась, выпрашивая не ласки, а деньги. Зачем ей его ласки? Сотни мужчин были до него, сотни будут после. Пока не постареет и ее не выгонят. Хокуда небрежно оттолкнул проститутку локтем. Везде шлюхи одинаковы: побольше сорвать с клиента. Впрочем, надо признать: в Рангуне они стоили дешевле и были еще изощреннее в любовной науке.

Тогда часто ездили в Рангун на стареньком, дребезжащем отрядном автобусе. Пили, кутили, дебоширили. Летчики с белой-белой, помеченной красным кругом — солнцем повязкой вокруг головы, — камикадзе, которым все позволено. Они торопились брать от жизни, ибо не сегодня завтра их фамилии мог перед строем выкликнуть командир отряда. Дожидался своего череда и Сэйтё Хокуда, запоминая повторяющуюся картину: летное поле, шеренга камикадзе с отрешенными, какими-то потусторонними лицами, командир отряда, окончив напутственную речь, берет чашечку сакэ, затем к столу по одному подходят камикадзе, выпивают последнюю чашку сакэ, возвращаются в строй. «По самолетам!» — И они бегут, топоча, к самолетам «дзеро», бегут налегке, без парашютов. Зачем им парашюты? Сверкающие круги пропеллеров, рев моторов, разбег — и самолет за самолетом растворяется в бездонном небе — навсегда. А оставшиеся на аэродроме провожают их с непокрытыми головами, и каждый думает о том, когда настанет его срок упасть на палубу вражеского корабля в самолете, начиненном взрывчаткой. Или промахнуться и упасть в море, или быть подбитым зенитной артиллерией и взорваться еще в воздухе...

Камикадзе — божественный ветер! Надо жить вовсю, умереть героем за его императорское величество и остаться навеки в памяти нации. Камикадзе — избранные, имеющие право свысока глядеть на остальных, военных и тем более штатских. Камикадзе так смотрят и на других смертников — флотских, сидящих в одноместной управляемой торпеде, сухопутных, ползущих с миной на шесте или на спине, затаившихся со снайперской винтовкой или прикованных к «гочкису». Камикадзе — над всеми!

Заторможенность и заикание как будто меньше. Так и должно быть. Опьянение освобождало разум и душу от привычных пут, но не делало злей. Многие пьяные в злобе, в гневе лезут драться, хватаются за палаш или маузер. Недавно некий поручик отрубил палашом руку водителю такси, русскому эмигранту, который требовал уплатить за проезд; другой офицер, кажется капитан-артиллерист, поднял стрельбу из пистолета в ресторане: не то блюдо подали. Поручик Хокуда если и позволяет себе что, так только зуботычины, женщин при этом не бьет. Он был вправе ударить сейчас проститутку, когда она сказала: его время истекло. И шторка на оконце отдернулась, заглянула хозяйка заведения: напомнила о том же. Кто-то бы схватился за палаш или маузер, а Хокуда лишь пустил струйку дыма в глаза проститутке и стал одеваться. Та не отодвинулась, не шелохнулась, но потекли слезы, размазывая тушь на ресницах и пудру на круглых щечках.

— Как тебя зовут? — спросил Хокуда, растягивая слова.

— Митико, господин.

— Жаль расставаться с тобой, Митико. Больше я к тебе не приду.

— Почему, господин? Я сладкая...

— Все вы сладкие! — И Хокуда вывернул карманы, показывая, что они пустые.