Неизбежность

— И за камнями, как докладывает разведка, противотанковый ров, управляемое минное поле, — говорит комбриг и добавляет: — Разведка докладывает также: в промежутках между дотами и дзотами траншеи полного профиля и ходы сообщения...

— Единая система обороны, товарищ полковник, — говорит наш комбат.

— Хорош узелок, капитан?

— Мы на Западе, товарищ полковник, и не такие развязывали!

— Добре ответил! Этот узелок будем вместе развязывать: моя бригада и твой батальон...

— Так точно, товарищ полковник! Пехота не подкачает...

Я думаю: комбат уверен, не подкачаем. Не можем подкачать. Не имеем права.

Федя Трушин вразумил меня, естественно:

— Это хоть и не укрепрайон, но оборона сильная... А всего в Маньчжурии японцы построили семнадцать укрепрайонов...

(Это я знал.)

— Ни средств, ни времени не жалели. Ни людей...

(Об этом я догадывался.)

— Строили между тем не сами японцы, а китайцы и монголы, которых после завершения строительства японское командование расстреляло. Чтоб сохранить военную тайну...

(Этого я не знал.)

— Проведу беседу в батальоне. Перед наступлением полезно. Пусть личный состав знает страшную правду о японских укрепрайонах. И мстит! Поскольку, если враг не сдается, его уничтожают! Так ведь, ротный?

— Точно так!

— Дополнение, ротный... Японцы, что перед нами, будут, очевидно, драться зло. Почему? Пленные показывают, что гарнизон рассчитывает на подкрепления...

— Реальные?

— Будто бы главнокомандующий Квантунской армией генерал Ямада лично обещал...

— Допускаю.

— А вообще-то, командование Квантунской армии старательно скрывает от солдат и младших офицеров истинное положение на фронтах и в стране, пленные это подтверждают. Квантунская армия активно нам сопротивляется...

— Что ж, и мы будем активны!

— Идейно рассуждаешь, Петро!

(Это выражение — «Идейно рассуждаешь» — в большом ходу у замполита, парторгов, комсоргов да и во всем батальоне.)

Но беседа о японских зверствах при возведении укрепрайонов не состоялась. Потому что началось наступление. Дождь хлещет, как и утром, тепловато-мутный, размывающий очертания предметов. Рябятся лужи. Никнут стебли ковыля. От мокрых шинелей, плащ-палаток и гимнастерок идет пар, разгоряченные лица мокры от дождя и пота. Люди тяжко дышат. Они бегут, подстегнутые криком Трушина: «Коммунисты, комсомольцы, вперед!» Неугомонный замполит, сам поднял в атаку, не утерпела комиссарская душа. Но нашей артподготовкой не были подавлены многие огневые точки противника, и теперь по роте ударило несколько пулеметов. Цепи автоматчиков скатились с вершины к кустарнику, где был я.

— Вперед, по-пластунски! — приказал я, и солдаты кто пополз, а кто и побежал по ковылю, по лужам, по грязи. К дотам. Я было за ними, однако гляжу: ординарец Драчев не встает, лежит в кустиках. Я к нему:

— Ранен?

Мнется, бубнит:

— Никак нет...

— А чего ж разлегся?

— Так ить стреляет-то как? Головы не поднять...

— А другие?

— Неохота помирать под конец войны, — бурчит Драчев, поднимаясь.

— А другим охота?

— Насчет других не ручаюсь, а свою башку обязан поберечь, товарищ лейтенант...

— Трусишь?

— Осторожность проявляю...

Пока я мило беседую с ординарцем, цепь продвигается. И внезапный гнев, как удушье, охватывает меня. Вцепляюсь в ворот драчевской гимнастерки — аж пуговицы сыплются — и ору, выкатывая белки:

— Твою... так... За чужие спины прячешься? Своего командира бросаешь?!

Вид у меня, наверное, выразительный: Драчев, втянув голову, догоняет цепь. Ах ты сукин сын, решил поберечься! Жить ему хочется. Как будто остальным не хочется. Ну, погоди, после боя поговорю с тобой, бывший ординарец Драчев!

Из амбразур вырываются бледные вспышки: стреляют пушки и пулеметы, и среди наступающих вздымаются ярко-огненные разрывы, просвистывают очереди. Люди падают, приникают к земле, настороженно ждут следующего разрыва или очереди. Огонь плотный — попробуй подними голову. Выходит, Драчев прав? Нет и нет! Трусить и осторожничать нельзя, иначе не видать победы. Каким бы ни был огонь, надо продвигаться. И кто-то должен показать пример. Командир должен.

— За мной! — кричу и, обдирая локти и коленки, ползу к вершине. Боковым зрением вижу: рядом ползут парторг Симоненко, сержант Черкасов, Толя Кулагин. Значит, ползут и остальные. Ползет ли Драчев? Если что, отдам под суд военного трибунала.

Осматриваюсь: перед дотами траншеи, противотанковый ров и, видимо, минное поле — вон подозрительные бугорки. Да и сами доты и дзоты не в линию расположены, оборона глубоко эшелонирована. Кричу:

— Рота, слушай мою команду! Броском к тем камням — за мной!