Неизбежность

— Считаете, все казаки, все эмигранты рады вашему приходу? Как бы не так! — продолжал он. — Далеко не все рады! Потому как у некоторых рыльце в пушку!

— Это мы знаем, — сказал Трушин. — Очень даже в пушку.

— С этим разберутся кому положено, — сказал я.

— Пущай, пущай разберутся! Потому к старым, семеновским грехам иные-прочие добавили и новые, уже в эмиграции!

— Не надо, Кеша! — сказала жена. — Ихняя совесть пусть и ответит, мы им не судьи...

— Не судьи, это так. Судьи — это вот они. — Он мотнул лобастой головой в нашу с Трушиным сторону. — Но мы и не замаранные, как некоторые... А замараться было проще пареной репы. Посудите: как вышибли нас в Маньчжурию, мы, семеновцы то есть, вглубь не пошли, обосновались станицами вдоль границы, так называемое Трехречье...

— Трехречье? — переспросил я.

— Это пограничный с советским Забайкальем район. Три реки там: Хаул, Дербул и Ган, это правые притоки Аргуни...

— Ясно, — сказал я.

— Поднабилось нашего брата! Шутковали мы: хорошая страна Китай, только китайцев много, и чего больше в той шутке — смеха либо слез? Ну, а сам господин Семенов, атаман, получивший незаконно генерал-лейтенанта, умотал в Харбин. Разъезжал на фаэтонах с девками срамными, кутил в ресторанах, проматывал нахапанное... А рядовые семеновцы, я, к примеру? До старшего урядника всего-то и дослужился, три лычки на погоне... Да что это я о себе да о себе? — спохватился он. — Простите, разболтался... Вам же есть что рассказать, Европу всю прошли!

Действительно, мы прошли Европу и рассказать нам было о чем. Но отчего-то ни Трушину, ни мне не хотелось распространяться о боевом прошлом. Может, и потому, что перед нами сидел все-таки бывший белогвардеец, вольный или невольный, сознательный или заблудший и тем не менее враг, хотя и бывший, — отсюда и настороженность к нему. Был враг, теперь друг? Надеемся.

— В жизни белых казаков за рубежом не враз разберешься, — сказал Трушин. — На это время надо. И проверка...

— Невиноватых Россия примет, — сказал я.

— Я вам доложу, дорогие гости: в Маньчжурии житуха у нас была паскудная. У большинства то есть. Да посудите: генералы и старшее офицерье погрели лапы в Забайкалье, в эмиграцию ушли не с пустым карманом. А младшие офицеры, а рядовые? Вещмешок за спиной, кукиш в кармане... Спервоначалу я осел вблизи города Маньчжурия, большущая станица там разрослась...

(Я мгновенно припомнил: на этом участке фронта наступала 36-я армия генерал-лейтенанта Лучинского, наш сосед слева, — наступала отлично, продвигается ходко.)

— Большущая станица, народу густо... Взялся я за сельское хозяйство, оно шло ни шатко ни валко... А тут еще атаманы, лихоманка их забери, отрывают от хозяйства на воинские сборы да учения, вербуют, заманивают в свои сети и многих уже заманили за хорошую плату: ходить за Аргунь-реку с диверсиями, со шпионажем, и до убийств докатывалось. Эге, смекаю, угодишь, как толстолобик в сети, у красных пограничников и чекистов пули меткие. Уматывай подобру-поздорову — и подальше. Признаюсь честно: во-первых, жалко собственную башку. А во-вторых, этой самой башкой допер до истины: негоже бороться против Родины, какие б порядки там ни установились. Нравятся тебе либо не нравятся, но народ-то их принимает! И почему, спрашивается, не принимать?

Пригнувшись, чтоб не стукнуться о низкую притолоку, вошел старшина Колбаковский, извинился перед обществом, доложил мне, что в роте все нормально. Хозяин широким жестом пригласил его к застолью. Кондрат Петрович с солидностью поклонился, сел на рыпнувшую под ним лавку. Хозяйка поставила ему чистый прибор. Налили водочки. Я отпил половину стаканчика: я уже был тепленький, я это сознавал, особенно после нелепого, неизвестно с чего вырвавшегося у меня вопроса:

— Иннокентий Порфирьевич, а как ваша фамилия?

— Непейпиво, — сказал хозяин без улыбки.

Я громко, неприлично засмеялся:

— Правильно! Пейте водку!

Понуждая себя, хозяин улыбнулся, я же засек: лейтенант Глушков, окстись, уже морозишь, уже надо быть начеку, не перебери. Неловкость сгладил старшина Колбаковский, вежливо спросив:

— Иннокентий Порфирьевич, вы, видать, из украинцев? Предки мои с Дона. Переселяли в Забайкалье донцов...

— Земляки, — сказал я.

— Понятно, — сказал Колбаковский и оглушительно чихнул. — У меня, извиняюсь, завсегда так: суммарно выпью — появляется чох, по-научному — раздражение носоглотки...

Насчет науки не ручаюсь, а суммарно обозначает: Петрович — уже под хмельком крепенько. Он с солидностью поклонился, сел на место. Да, сегодня редко кто в подвижном отряде не выпил, если и не крепенько, то нормальненько. Ладно, что наше расположение надежно охраняют бессонные посты. Да и в самой станице возле каждой избы, где ночуют солдаты, выставлена охрана.

— Раздражение носоглотки — это серьезно, — сказал Трушин. — Стало быть, старшина, вам много пить нельзя.

— Много никому нельзя, — сказал Колбаковский вежливо, но твердо. — Отчихаюсь — еще врежу...

Хозяин оглядел нас, подлил кому надобно, но чарку не поднял — он хотел говорить: