Неизбежность

Ливни и вышедшие из берегов речные протоки затопили поля. Для риса это, наверное, неплохо: на рисовых делянках копошатся полусогнутые фигуры крестьян. Шоссе размыто. Танки 6-й гвардейской прошли по земляной дамбе, затем прямо по железнодорожному полотну, по шпалам, вдоль рельсовой колеи, выбора не было. И мы — по следам тридцатьчетверок. Трясет и швыряет — не приведи господь.

Через сколько-то километров уперлись в широко разлившуюся, бурную реку. Мост взорван ли, снесен ли. Гвардейцы генерал-полковника Кравченко, видимо, благополучно успели перебраться на тот берег, и уж потом мост был взорван диверсантами или снесен течением. Оно такое ярое, водоворотистое, что опасно подходить к берегу: куски моста, подмываемые, обрушиваются в желтую, в омутных воронках воду, по которой плывут доски, бревна, бочки, трупы буйволов и лошадей. Вот всплыла и опять утонула соломенная кровля, вот всплыло и опять утонуло что-то — бревно ли, коровья ли туша, человеческое ли тело. А то понесло «амфибию», ударило о каменистый выступ. Как всегда, на выручку приходят саперы: быстренько, без раскачки стятивают сваи, закрепляют их скобами. Но саперов не так-то много. Когда закончат? А время не терпит, приказ командования: вперед и вперед. На берегу появляется полковник Карзанов — в панаме (от жары — но жары-то нет!), в комбинезоне, в заляпанных грязюкой брезентовых сапогах. Говорит:

— Все-таки омутов мало, больше гладководье, — значит, река преимущественно неглубокая и дно ее ровное. Хотя вода и прибывает...

Ему говорят:

— Но твердое ли оно?

— В этом и загвоздка! Пустим для пробы парочку машин.

— Риск, товарищ полковник!

— Конечно, риск. Но какая ж война без риска?

В этот момент на противоположный берег у переправы, у деревни, высыпала толпа китайцев с канатами. Пять человек, держась за руки, потащили концы каната на берег, где были советские подразделения. Смельчаки! Вода подступает им к горлу, пытается сбить с ног, однако китайцы держатся крепко, дружно — где идут, где плывут, барахтаясь, — и в конце концов, мокрые и веселые, выбираются на берег. Мы подаем им руки, вытаскиваем.

— Выдержит ли? — спрашивает комбриг и глазами показывает на канат.

Китайцы понимают, бойко тараторят:

— Веревка... шибыко хорошо...

— Будем буксировать машины! — решает комбриг.

Китайцы все разумеют, кивают:

— Шибыко... порядок...

Выдубленные солнцем и ветром, в глубоких морщинах лица, сутулые рабочие плечи, загорелые жилистые руки, характерный разрез глаз, широчайшие улыбки, — спасибо за помощь, братья китайцы! Шанго! Вансуй! На канатах перетаскивается техника, а с ней и люди. Когда все было переброшено (обоз остался ждать окончания ремонта моста), те пятеро китайцев, которые перенесли канаты через реку, сели рядом с нашими солдатами на танк лейтенанта Макухина и, гордые, счастливые, доехали до деревни.

— Ну как, на такой машинке можно дойти до Порт-Артура? — спросил Макухин прижавшегося к башне китайца в конусообразной соломенной шляпе.

— О, можно ходи! Далеко-далеко можно ходи! — И китаец тычет рукой вперед.

Наступил вечер. Ливень шумел не переставая. Вспышки молний, раскаты грома — гроза не утихала всю ночь. Вода, вода. Промозглый ветер, хотя на равнине, конечно, теплей, чем на хребте. Невылазная грязь. Делаем привычное: толкаем плечами буксующие машины, бросаем под колеса доски, палки, ветки, плащ-палатки. Натужно ревут моторы, из-под колес пуляют ошметки грязи. Молнии освещают черное небо и то, что творится на земле. Врубаются во мрак и лучи фар. Удары грома раскалываются над головой, хотя эхо на равнине не такое многоголосое и грозное, как в горах.

Двигались и в ночном мо́роке, пока было горючее. Потом — ночлег. Спали где придется, кто как устроился. Шипели ручьи и ручейки, поэтому мы выбирали место повыше, посуше — суше, разумеется, относительно, ибо все пропиталось водой. Ординарец Драчев наломал веток, нарвал травы, расстелил плащ-палатку под «студебеккером» — ложе готово. Я уснул. Пробудился под утро по малой нужде, услыхал, как капли с кузова долбили дятлом в нашу плащ-палатку. А самого дождя не было! Аж не верится, что дождя может не быть.

Окончательно проснулся посветлу под крики «Подъем! Подъем!». Продрал глаза, сбросил сонливость, и первое, что услыхал после воплей о подъеме, — это пение. Ефрейтор Егор Свиридов мурлыкал:

Подари мне забвенье,
Подари мне любовь!
Так зачем же сомненья,
Ту-ди-там, ту-ди-там...

Очередное, новое танго. Рифмуется с «шанго». Если ефрейтор Свиридов — великий певун, то лейтенант Глушков не менее великий рифмоплет, в белоэмигрантской станице целый стишок сочинил, накатило вдохновенье вместе с охмеленьем — опять рифма напрашивается. Но ценитель танго Филипп Головастиков погиб, а я не очень большой поклонник подобного жанра. Я кашлянул, Свиридов оборвал пение, произнес хрипло — со сна и от курева:

— Доброе утро, товарищ лейтенант!

— Доброе утро, Егор.

— Как спочивали, товарищ лейтенант?

— По-походному.