Неизбежность

Мне подумалось: не приведи господь, на наших глазах будет вспарывать себе живот. Но японец ловким, молниеносным движением схватил маленький, как будто дамский, браунинг и выстрелил в висок: мы и пошевелиться не успели. Шишкастая, остриженная голова стукнулась о полированную гладь стола, заливая его кровью. Надо же, все-таки на наших глазах покончил с жизнью. Правда, на европейский манер...

Дивизия была не полного состава, однако крепкая, боеспособная. Мы ее разоружили за четыре часа. Все было нормально, но под конец — драматический, трагический эпизод. Какой-то унтер, не пожелавший капитулировать, с миной в руках кинулся под днище ближнего танка, грохнул взрыв. Танк оказался «сто двадцать седьмым», нашим, кровным. Лейтенант Макухин был тяжело ранен, остальные члены экипажа не пострадали.

Ах, как горько! Славный хлопец, весельчак с белозубой улыбкой и русыми колечками из-под шлема — и лишился правой руки: оторвало. Выживет — будет инвалидом. А каково без правой руки? В двадцать четыре года! И все-таки живи, Витя. Эх ты, Витя, Витя! «Витя в тигровой шкуре...» Кажется, вчера познакомились, был этот смешной разговор с участием Мишки Драчева, а сегодня уже всерьез прощаемся, Витя Макухин...

И вновь поселок, где дислоцировалась японская часть. Уже потом мы узнали, что перед нашим приходом среди солдат возникли ожесточенные споры прямо на улицах. Одни кричали: смерть в бою за императора ведет в райский благоухающий сад богини Аматерасу; другие: надо сложить оружие и капитулировать. Сторонники капитуляции ушли из поселка, чтобы сложить оружие в районах, определенных условиями капитуляции. Фанатики заняли оборону. Поселок был опоясан траншеями, изрыт ходами сообщения, на окраинных холмах — дзоты, пулеметные площадки. Когда на дороге появилась наша разведка, ее из поселка обстреляли. Полковник Карзанов приказал:

— Рассредоточиться и окружить населенный пункт!

Роты выполнили его приказание, цепями залегли вокруг поселка. Карзанов, его штаб, командование батальона стали совещаться, что́ предпринять. Решили: атаковать, но предварительно попробовать склонить японцев к сдаче, послав парламентера — грамотного, толкового. Комбат сказал:

— Кого-нибудь из ротных.

Карзанов возразил:

— У тебя что, избыток офицеров? Не дай бог, что случится! Давай лучше сержанта.

— Слушаюсь. Пошлем кого-нибудь из первой роты. Эй, Глушков!

Я подошел ближе, выслушал комбата. Кивнул. Хотя полагалось отчеканить: «Слушаюсь!» или «Так точно!». Вернулся в роту, вызвал сержантов и объявил: нужен парламентер-доброволец.

— Я пойду, — сказал Слава Черкасов.

— И я...

— Я готов!

Черкасов оглядел холодновато взводных и отделенных и сказал:

— Иду я. Потому что первый вызвался...

Это так. Ну что ж, пускай идет он. Кандидатура подходящая. Черкасов передаст записку и сам, хоть жестами и мимикой, поагитирует за сдачу. Не поднимая глаз, я сказал:

— Топай, Слава, к полковнику...

От наших позиций медленно идет к поселку Слава Черкасов, высокий, стройный, безоружный, размахивая над собой палкой с белым полотенцем. Солнце, духота. Кругом тихо-тихо. И японцы, и мы молча смотрим на сержанта с белым флагом. Думаю: «Только бы не выстрелили в него...» Японцы, однако, не стреляют, и Черкасов приближается к их позициям. Подходит к траншее, спрыгивает. Мелькает и скрывается полотенце, которое он нес, — солдатское вафельное полотенце.

Тишина непереносима. Но и звука страшусь, потому что звуком этим может быть выстрел. От жары и волнения пот стекает с меня в три ручья. Я не утираюсь, прильнув к окулярам бинокля. И без него видно: в траншее одни японцы; Черкасова, вероятно, куда-то увели? Куда-то? К начальству, коему он и вручит записку полковника Карзанова. Подействует ли она? Ведь остались держать оборону ярые фанатики. Которые трезвеют лишь после наших ударов. Откажутся принять ультиматум? Жаль, да ничего не поделаешь, в таком случае будем гвоздить. Главное, чтоб Черкасов благополучно воротился.

Смотрю на часы. Стрелки будто приклеились, к циферблату. Двигаются, конечно, но время тянется томительно. Минуты и секунды, в каждую из них со Славой может приключиться беда. Уж лучше б я сам пошел в волчье логово! Отправился сержант, теперь вот переживай: рискует головой — не меньше. Риск, риск. Какая ж без него война? Так война уже кончается! На бумаге даже кончилась...

И вдруг в траншее Черкасов с тем же флагом! Перелезает через бруствер, отряхивается, так же медленно, как и давеча, идет от японских позиций к нашим. С чем идет? Согласились японцы на капитуляцию либо отвергли? Но жив, жив! Сердце у меня радостно застучало и следом тревожно славило: нейтральная полоса — опасное место, пока не у нас, радоваться рано. Впиваюсь в него глазами. Ну, быстрей, быстрей, Славик!

Когда Черкасов отходит метров на сорок, из траншеи раздается короткая пулеметная очередь, и он, выронив палку с полотенцем, падает в траву. На миг закрываю лицо руками. Отнимаю их в слепой надежде увидеть Черкасова ползущим. Нет... Полковник Карзанов кричит:

— Огонь! В атаку, вперед!

И комбат что-то кричит, и я что-то кричу.