Неизбежность

Пески сменяются кремнистой почвой, та — солончаками, солончаки — снова песками. «Студебеккеры» буксуют, шоферы бросают под колеса доски, тут же перемалываемые в шепки. Солдаты подходят к машине, секунду стоят в ее тени, после толкают под грузчицкое «Раз, два — взяли! Еще раз — взяли!». Набредаем на заброшенный, но не сухой, а с грязью колодец. Командира полка осеняет: почерпаем, может, доберемся до воды. Объявляется малый привал, и саперы, обвязавшись веревками, спускаются в колодец, поднимают ведра с разжиженным грунтом. Содержимое вываливается на землю, а ведра снова черпают грязюку. Командир полка смотрит-смотрит на потеки грязи и говорит командиру саперного взвода:

— Лейтенант! Пропустите эту грязь через песчаный фильтр. Можем получить воду...

Лейтенант, тоже сообразительный, приказывает саперам:

— Продырявить дно в двух ведрах. Чтоб как сито...

В эти ведра насыпали песок. В первое ведро вылили вынутую из колодца жижу. Выцеженную из первого ведра мутную жидкость пропустили потом сквозь второе. Потекла почти чистая вода! Командир полка зачерпнул и выпил:

— Годится!

После этого разрешил снять пробу полковой врачихе-красавице. Она оттопырила мизинчик, обмакнула губы-бантики, пропела:

— Водичку разрешаю употреблять...

Командир полка и врачиха пробовали, а мы ворочали, казалось, распухшими языками и мучительно сглатывали вязкую слюну. Это называется: слюнки текут. И как будто не было только что скорбных мыслей о погибших артиллеристах. Мысли были иные: достанется ли и нам хлебнуть этой выцеженной из грязи и песка водицы, наверное, она вкусная-вкусная? Так вот переплетаются трагедия и быт...

А ветер швырял песок сперва горстями, затем словно лопатой, затем не разберешь как — навалом. И уже крик:

— Песчаная буря идет!

Солнце потускнело, и вроде от него исходил порывистый раскаленный ветер. Командир полка поспешно приказал:

— Укрыть оружие, технику! Люди — под плащ-палатки!

Ветер уже шквалистый. Округу заволокло песчаной тучей. Не продохнуть! На капоты машин, на орудийные стволы натянуты чехлы из брезента, офицеры и солдаты на корточках, прикрытые плащ-палатками и накидками, прижимают к себе автоматы и винтовки. Я сижу, согнувшись в три погибели, изредка высовываясь на свет божий: что там? Все седое от песка и пыли. И опять думаю о зарезанных артиллеристах. Это десятки человек. Некоторых знал в лицо, некоторых — лишь пофамильно, большинство — незнакомо. Моя слабинка — богатое воображение. Представляю, как лежат трупы: ничком, навзничь, перерезанное горло, проколотая на спине или груди гимнастерка — и спереди и сзади достанешь до сердца, — закатившиеся глаза, искривленный предсмертным стоном рот, пропитавшаяся кровью одежда. Не хочется видеть кровавых подробностей, а вижу. Я их стараюсь отодвинуть подалыше, в туман, в мо́рок, в песчаную пелену, а они проступают. Не надо мне подробностей! Вместительная братская могила — и все. Над такой и фанерный обелиск, и жестяная звезда побольше...

Артиллерийские расчеты убиты, и орудия осиротели. Орудия-сироты. А ведь у кого-то из артиллеристов были дети. И дети стали сиротами. Что же с ними станется? Что станется с тысячами и тысячами осиротиненных войной мальчишек и девчонок, с тем беспризорником, что верещал частушки на Минском вокзале? Не уходит он из моей памяти... Я и сам сирота. Великовозрастный, правда. О погибших артиллеристах поплачут родные, обо мне — некому, если убьют. Друзья-фронтовики обходятся без слез, плачут лишь близкие женщины и родня. И сирот после меня не останется. Возможно, это и хорошо, что у меня нет своей семьи, нет детей. Да что же о себе толковать, куда свернули мысли?

Высунувшись из-под плащ-палатки, определил: окрест по-прежнему песчаные тучи, но метет не столь сильно. Толчки ветра уже не напоминают удары. Все-таки еще с полчаса просидели в укрытии, в итоге набралось два часа сидения! Два часа потеряно для марша, за это время куда можно было утопать! И к тому же не отдохнули: скрючившись, изнывали от духоты, от недостатка кислорода. Сомневаюсь, чтоб кто-нибудь даже из бывалых, из умудряющихся спать на ходу, в этих условиях мог задремать.

Мы вылезали, как из нор, из-под засыпанных песком плащ-палаток, отряхивались, отфыркивались, отплевывались, выбивали пилотки. И здесь сюрприз: наш колодец завалило песком так, что и не видать. Командир полка сказал:

— До вечера прокопаемся. Придется бросить...

— Так точно! — сказал лейтенант-сапер.