Неизбежность лжи

Костя вернулся в гостиницу, поотвечал на письма и звонки, с удовольствием посмотрел, как благодаря своевременно доставляемому топливу разгорается дискуссия о Юпитерах и быках, потом съездил в Harvey Nicols[57] и купил там пальто с норковой подкладкой и теплую двустороннюю куртку с целью подготовки к предстоящей зиме, которая хоть и ожидалась жаркой, исходя из прогнозов Юрия Петровича, но лишь в политическом смысле.

Ужинали с Дэвидом в ресторане The Square на Bruton Street, который Костя полюбил еще со старых времен. Ресторан выбирал он, но за ужин настоял платить Дэвид, что было для Кости приятной неожиданностью, не с финансовой точки зрения, конечно. Костя заказал фуа-гра с инжиром на закуску и голубя с белой спаржей на горячее. Пили Chateau Giscours 2004 года и разговаривали в основном о России. Дэвида интересовали результаты предстоящих парламентских выборов, и Костя дал свой прогноз: пройдут четыре партии, главная наберет от пятидесяти до пятидесяти пяти процентов, дальше равномерное распределение. Ничего интересного, никакой интриги, все под контролем. После этого лидер нации победит на президентских выборах в первом туре, набрав примерно шестьдесят процентов голосов. Далее Костя поделился своими знаниями о том, каким образом достигается нужный процент голосов, чем привел Дэвида в состояние искреннего изумления.

— И сколько людей в России понимают то, что понимаешь ты? — задумчиво спросил он.

— К счастью, немногие, — грустно улыбнулся Костя, — к счастью потому, что нет никакого смысла в осознании того, что ты болен, если не существует метода лечения, а его, на мой взгляд, не существует. Так что пусть лучше знает как можно меньше людей.

— Это неправильно, — сказал Дэвид, — Россия заслужила лучшего.

— Лучшего чего?

— Лучшего всего.

— И давно ты стал так думать?

— Недавно, полгода, может быть, если хочешь, после того, как с тобой познакомился — стал читать…

— Русский еще не начал учить?

— Нет, — серьезно ответил Дэвид. К этому моменту они уже приступили ко второй бутылке вина, — боюсь, что поздно уже.

— Оно никогда не поздно, но лучше не начинай. Был такой поэт, он в лагерях в тридцатые годы погиб, он написал совершенно гениальную строчку: «Россия, Лета, Лорелея»[58]. Сейчас попробую тебе объяснить.

Он попытался объяснить, насколько смог. Трудней всего далась Лорелея, но общими усилиями справились. Дэвид всерьез задумался.

— Не ты первый, не ты последний, — назидательно сказал Костя, — перефразируя еще одного автора, можно сказать, что Россия лучше, чем кажется на первый взгляд, но хуже, чем на второй. У тебя сейчас первый взгляд, и ты узнаешь много хорошего и интересного, например, что у нас великая история. Но и у вас великая история, а с настоящим тоже ведь не очень сложилось. Хотя, впрочем, у кого оно сейчас сложилось? Так что заслуживает Россия лучшего или нет, это большой вопрос. Некоторые считают, что раз не имеет, то и не заслуживает. А то все время что-то да мешает, то саранча, то революция, то низкие цены на нефть, то высокие цены на нефть.

— Ты не любишь свою страну? — спросил Дэвид.

— А ты свою?

— Люблю.

— И тебе все в ней нравится?

— Нет, конечно.

— Нравятся русские и арабы, заселившие центр Лондона, нравится то, что в очереди к врачу ты будешь единственным человеком с белой кожей, нравятся налоги, нравится то, что вы все время лижете зад американцам? Нравятся эти клоуны во главе правительства?

— Нет, конечно нет.

— Ну так и со мной все то же самое. Мне многое не нравится, и когда я все это собираю вместе, то не очень понимаю, что осталось любить. Территорию, людей, литературу, музыку, историю. Но кроме людей все остальное к нынешней России не имеет отношения. Получается, что ее можно любить издалека, так даже лучше получится — литература, музыка — все на месте, а грязь не видна. Ты особенно не обращай внимания — это у меня сегодня такое настроение критическое. А потом я от тебя, Дэвид, совсем уже такого разговора не ожидал.

— Извини.

— Нет, ты меня извини. Все нормально. Ты десерт будешь?

— Нет.

— Тогда давай какой-нибудь дижестив. Кальвадос, например. Только за это уже я плачу, ок?

— Ты не чувствуешь, что можешь изменить что-то в своей стране? — не унимался Дэвид.

— А ты в своей?

— Я в своей не могу. Сложившаяся демократия плоха тем, что все мое участие в политической жизни сводится к голосованию за одну из партий.

— Ну и в чем разница? У нас даже этого нет.

— У тебя, например, есть возможность создать свою партию.

Костя от неожиданности засмеялся слишком громко и обратил на себя внимание немногих оставшихся посетителей ресторана.

— Почему ты решил, что я могу создать партию? Кто мне разрешит создать партию, откуда у меня на это деньги? Ты что, больше не хочешь со мной работать, а хочешь читать статьи про то, как мне дали восемь лет за распространение наркотиков?

— Я думаю, Костя, ты слишком много видишь изнутри, иногда необходимо посмотреть снаружи, — с несвойственным ему загадочным видом произнес Дэвид.