Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

— Царю верить нельзя. Ласков, пока не завладеет нами. Ты думаешь, — вдруг разгорячился, — султан верный исполнитель законов Магомета, а турки истинные мусульмане? Они гяуры, хуже гяуров! Он видит, что мы ведем столько лет борьбу с царем за аллаха и веру, что же он нам не помогает?!

— Вы только что хвалили, имам!.. — грузинский князь ему.

— Не твое дело! И тебя я буду морить голодом, чтоб сил не было бежать! Если не выдадут за тебя моего сына или племянника, которые у вас в заложниках, то верно пришлют вьюки золота и серебра!

— Я беден, только пустое княжеское званье.

— Прибедняйся! Но я буду тебя мучить, потому что там губят моего сына.

— Ваш сын учит науки, он окружен заботой государя, у него блестящее будущее!

— Но к чему эти знания? Мой сын сделается гяуром и погибнет. Ему ничего знать не надо, кроме корана. Что нужно нам, то в нем сказано, а чего там нет, того нам и не нужно.

На медном подносе горит бумага за подписью Шамиля, с которой Фатали беспрепятственно покинул мятежных горцев, обещал Юсуфу-Гаджи сжечь ее, как только вернется, чтоб больше соблазну не было помышлять о встрече. Свернулась, съежилась бумага, а потом вдруг вся вспыхнула. Вот и кружок, где крупно имя — волнистая линия, точечки сверху и снизу, и нечто похожее на ковш — арабское «эл». Горит, горит, и уже пепел, откуда-то дуновение, и улетают, как бабочки, обгорелые легкие крылышки, один лишь пепел, ах какой сюжет!

Выменяли грузинского князя за наиба, сидевшего в Метехском замке.

Обо всем написал князь в докладной: и о дикости, и о том, что достойно восхищения: честности, неподкупности, мужестве Шамиля. И насчет второй любимой жены Шамиля, плененной им моздокской армянки Анны Уллухановой, Шуайнат; Шамиль обратил ее в мусульманство, а она, видите ли, любит его! Она вскружила ему голову и нередко заставляет степенного имама прыгать с собой по комнате. И этого разбойника с такой симпатией?! Уж не подкуплен ли князь?

— Помилуйте, как можно? — возражает Фатали.

— А что? Вы там были?!

— Да, был! — не сдерживается Фатали.

— То-то! Не были, а говорите!

— Да был я, был!

— Вот именно! — гнет свое сослуживец.

Не доверяют бывшему пленному князю. Долго его мотали по разным инстанциям, а потом куда-то отправили, и больше о нем Фатали не слышал.

Князь в докладной писал и о строгих мерах Шамиля по искоренению дикого обычая кровомщения. А как называется иное? — тоже «крово», но не «мщенье»… Ах да, вспомнил! «Кровосмешенье!» Так, кажется, по-вашему называется, Ладожский?! Вы говорите: «Дикий обычай!» Может быть, вы и правы, но… нет, нет, я не спорю!

Сначала был сон, как это всегда водится у восточного человека, и, как обычно, странный: приставил Ахунд-Алескер клинок — Фатали лишь раз видел его с кинжалом, подаренным Юсуф-Гаджи, — к горлу, и Фатали чувствует, как клинок оттягивает кожу на шее. Вдруг лицо Ахунд-Алескера исчезло, на его месте Шамиль, и вонзается клинок медленно и не больно. И Тубу, дочь Ахунд-Алескера, рядом, ей уже шестнадцать, она смотрит на капли крови на рубашке Фатали, смотрит недовольно, будто Фатали сам виноват. Лицо ее нежное-нежное, и она вытирает платком пятно, а кровь остается, и Фатали вспоминает, как она бросилась ему на шею, когда летом он приехал в Нуху, бросилась, прижалась как к родному, в мундир упираются две твердые ее груди, а он чуть отстраняется, чтоб не больно ей было от металлических пуговок на карманах.

Ахунд-Алескер лежал больной. «Если умру, не оставь ее одну, возьми к себе». Тубу почему-то покраснела и убежала… Ну да, конечно, только непривычно резануло: «Если умру». Возьмет к себе, потом выдаст замуж. Вытирает она пятно крови на рубашке, сердится, нетерпеливо трет и трет, очень близко стоит она. Проснулся Фатали в тревоге. А Тубу была так осязаема, будто и не сон вовсе. Близкая и понятная, вдруг стала она чужой, неведомой, странно было это разъединение Тубу: та, что была сестрой, ушла и отдалилась, а ту, другую и чужую, захотелось непременно увидеть.

А вечером у него гость. Слуга Ахмед, дальний родственник Ахунд-Алескера, присланный ему помогать, стоит, опустив голову, а на полу на высокой подушке сидит друг Ахунд-Алескера, известный в Нухе ювелир Гаджи-Керим. Сидит, перебирая четки, и шепчет молитву. Встал, обнял Фатали, и он понял. Недаром конюх Ибрагим, из кочевых племен, встречавший Фатали за углом канцелярии, уклончиво ответил Фатали, когда тот спросил: «Какие новости?» Не хотел первым сообщать горестную весть — ведь умер Ахунд-Алескер!

— Так было угодно аллаху. Легкая смерть, пошли всем нам такую!

И тут Фатали узнал о последней воле Ахунд-Алескера — Тубу!

— А где она?

— Не спеши, Фатали! Ахунд-Алескер сказал, что ваши звезды…

Дальше Фатали слушал как в тумане: достаточно и того, что он услышал: «Ваши звезды…» Мол, звезды ваших судеб соединились еще в небесах, когда вы только родились!