Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

Фатали измучен, по ночам плохо спит, пишет и пишет… Переписал и разослал во все концы света столько окземпляров рукописи «Кемалуддовле», что ему мерещится, особенно в часы, когда начинает рассветать, и он ложится поспать ненадолго перед работой, будто вот-вот выйдет книга; и он даже заготовил, собираясь тут же послать, письмо Мелкум-хану с радостной вестью: «Наконец-то вышел русский перевод «Кемалуддовле» (и все же верит, что первое издание — на русском)! Готовы и переводы на французском, немецком и английском. Скоро и они выйдут. А пока посылаю экземпляр русского перевода, жаль, что не знаете этот великий язык… О мой друг, тонущий в горестях, ни я, ни вы, мы оба не сумели прошибить стену непонимания. Сохраните это мое письмо! Пусть будущие поколения узнают, сколько мы претерпели и намучились, ничего не добившись. Может, это удастся им?»

Что ж, такова судьба!..

Я — частица этой нации, народа… И ничем иным, кроме слов, кроме мечты и надежд, неразлучных чернильницы, пера да стопки белой бумаги, не владею.

Страсти фанатиков

книгоиздатель Исаков рассматривал рисунки давно обрусевшего иллюстратора Кара-Мурзы; все, как просил Фатали: на передний план вынесен из четырех флагов красный, и трибуна — нечто вроде мечети-мавзолея с полумесяцем на шпиле; и женщины в чадрах, взгромоздившиеся на плоские крыши лачуг; и мужчины с кинжалами, поднятыми к лицу; у одного — помутневший взгляд, он вскоре в религиозном исступлении откроет шествие и рассечет кинжалом бритую голову.

цензор перелистал книгу.

«полковник? ну да, собственник писем…» — мол, и эти фокусы нам известны.

и даже выдвинутый на передний план красный флаг не вызывает в нем возражений; старый цензор, он гордится некоторым, если хотите, вольномыслием: а я и это могу, да-с! слава богу, семидесятые годы!.. к тому же сытно и дешево отобедал в кофейной, что на Невском, в доме армянской церкви. и пошла шуметь типографская машина!

А в это время «Кемалуддовле», переведенный таки Рашидом с помощью француженки, опекаемой кавказцем (не потому ли Рашид просит отца, чтоб отозвали обратно повара Кафара, который очень мешает ему?), бело-розовой и легкой, как пух, Мими, отправил рукопись в Париж со студентом-однокурсником, сыном азиатского книгоиздателя «Алибаба». После перевода первого письма Кемалуддовле: «Отец, как бы не навлечь беду!» А потом: «Надо ли это тебе, отец? удары судьбы…» — не закончил фразу. «Нет, нет! — после завершения перевода. — Джелалуддовле робок в своем ответе Кемалуддовле! Тебе бы больше симпатии к нему, зря к нему не благоволишь! Как бы жестокий фатум…» — и снова фраза не закончена.

Но был крик Тубу! Оба слышали — и Фатали, и Рашид, Это было перед отъездом Рашида за границу, и они только что пришли с кладбища. Одному Фатали известно, скольких ему стоило трудов уговорить Тубу, чтобы та согласилась отпустить сына. Почти каждый четверг, как положено, Тубу нет-нет, да и пойдет на могилу детей, но чуть ли не целый месяц беспрерывно лил дождь, дороги к кладбищенскому холму стали непроходимыми. А тут, и именно в четверг, тучи ушли, и небо сияло. «Надо пойти, — сказала Тубу. — Рашид должен проститься». Когда накидывала на голову платок, Фатали заметил, как дрожат у нее руки, а губы сухие, бескровные.

И вдруг крик Тубу, ее проклятия, — копились и вырвались, и ничто не может их остановить: — О боже, нет уже места на кладбище, что же ты убиваешь свои творения, обрекаешь нас на вечный траур? Дня светлого мы не видим!.. — Фатали согнулся, весь поседевший. — Ты убиваешься, но это ты виноват, что умирают наши дети! Это ты, ты и твои дела, будь они прокляты! Тебя предупреждали, не трогай знаки аллаха! И эта божья кара за твои дерзости, за твое богохульство! Ты умрешь, и наследников у тебя не останется!

— Замолчи, у меня есть Рашид!

— Аллах, вот увидишь, и его у нас отнимет!

— Пусть отсохнет твой язык, что ты говоришь?

— И его, и тебя, и всех нас! Нет и не будет нам жизни ни здесь, ни на том свете!

— Прекрати свои причитания, твой аллах глух!

— Это ты, ты оглох и ослеп, потерял дорогу! Убей нас, чтоб разом покончить с нашими страданиями!

— Мне стыдно за тебя, Тубу!

— Ты восстал, ты возомнил себя выше аллаха! О боже, что же мне делать, помоги отцу моих детей, не мсти ему, неразумному, он слеп, его попутал дьявол, пролей на него свой свет, ведь ты всемогущ, чем тебя прогневили мои дети, сбереги нашего Рашида! Мои дети! Мои родные доченьки! Мой сыночек! Они росли, я молилась днем и ночью, я не смыкала глаз, я вымолила им у аллаха жизнь, я не могла нарадоваться на них, они миновали все опасности, им уже ничего не грозило, я думала, что ты угомонился и аллах смилостивился, простил тебе твои грехи, но нет, в тебе засел дьявол, он душу твою похитил, он копил в тебе злобу, и на старости лет ты снова потерял рассудок! Будь же проклят! О боже!..

Рашид, сидевший у окна, встал и, подойдя к матери, обнял ее. И Тубу, будто собирались отнять единственного оставшегося в живых сына, крепко ухватилась за него.

— Неужели и тебя возьмет у нас аллах?

— Успокойся, со мной ничего не случится.