Неизбежность странного мира

Можно только удивляться, с какою стремительностью это новое, такое «неудобное», лишенное наглядности знание овладело умами физиков: за первые два года истории квантовой механики появилось в разных странах около тысячи работ по ее проблемам! Это был лес рук, проголосовавших «за». Но нельзя удивляться, что голосование не было мирным. Новая наука росла, как и рождалась, в атмосфере ожесточенных схваток с инакомыслящими и бесконечных споров среди единомышленников.

Нам уже это знакомо. Но вот один занятный эпизод, который жалко было бы здесь не рассказать. А вспомнился он к месту, ибо связан с именем академика Ландау.

10

Кстати говоря, громкое имя Ландау раньше или позже все равно обязательно встретилось бы нам на этих страницах — так много сделал он для науки об элементарных частицах материи.

Как некогда Томсона-старшего, первооткрывателя электрона, физики называли просто Джи-Джи, вкладывая в это дружелюбное прозвище всю полноту признания его заслуг и прав на особое место за круглым столом мировой науки; как Игоря Васильевича Курчатова атомники дружески называли в своей среде просто «Бородой»; как Абрама Федоровича Иоффе специалисты по полупроводникам называли во всем мире «папа Иоффе», так уже много лет Льва Давыдовича Ландау физики называют между собой коротко и просто — «Дау»…

Это знак тех же чувств. Это признание тех же прав на особое место в науке. «Дау полагает, что это вздор», «А что думает об этом Дау?» — так говорят теоретики. «Я хотел бы познакомиться с Дау», — так говорил, гостя в Москве, американский писатель-физик Митчел Уилсон.

Из года в год, из месяца в месяц, из недели в неделю каждый четверг ровно в 11 часов начинается теоретический семинар Ландау в Институте физических проблем Академии наук. Ровно в одиннадцать. «Точность — это вежливость королей, — напомнил однажды Ландау опоздавшему кандидату старую крылатую фразу и добавил: — Боюсь, вы не станете королем!» Давнишний эпизод, рисующий атмосферу тех лет, когда были молоды и квантовая физика и Ландау, к нынешним семинарам отношения не имеет. Но он становится тотчас понятен каждому, кого необходимость или любопытство хоть однажды приводили в четверг в 11 часов в здание около Калужской заставы.

…Вот ученый Икс делает сообщение о новых работах — сообщение сугубо специальное, доступное в тонкостях лишь узкому кругу посвященных. Постукивает мел по доске. В аудитории тишина — та лекционная тишина, когда право громкого голоса принадлежит только одному — тому, у кого мелок в руке. Но неожиданно в этой тишине раздается стремительный вопрос. Все поворачивают головы к высокому, очень худому человеку, чей профиль неумолим, как клинок. Седеющие волосы над атакующим лбом, в огромных глазах — внимательность и нетерпение. (Детали, побалуй, и лишние, однако трудно не упомянуть их.) Возникает дискуссия — острая, не терпящая отлагательств. В быстрых вопросах и репликах высокого человека звучат и сомнения, и несогласие, и ответы, не найденные самим Икс. «Дау, конечно, прав…» — вполголоса говорит в аудитории один сосед другому. А сообщение продолжается. Только уже безвозвратно исчез дух лекционного спокойствия. Тишина стала ненадежной — вот-вот она взорвется новой вспышкой внезапной дискуссии.

Я рассказываю об этих впечатлениях стороннего зрителя потому, что мгновенная реакция Ландау на темные места в любой работе., молниеносное обнажение незаметных противоречий, безотказное распутывание запутанных клубков ошеломляют. (Кажется, будь этот человек шахматистом, он, может быть, и знал бы редкие поражения, но никогда не делал бы ничьих и. ведать не ведал бы, что такое цейтнот.) Никому не видимый процесс научного мышления становится как бы зримым и мускульно осязаемым по крайней мере раз в неделю — по четвергам, после одиннадцати утра, в московском Институте физпроблем. И там приходят на память ломоносовские слова о «быстрых разумом Невтонах».

Участники всемирно известного «теорсеминара» к этому давно привыкли. Но то, что продолжает неизменно их удивлять, — всеведение Ландау. Его «равная заинтересованность и равная компетентность в разнообразнейших вопросах, как великих, так и малых, — по признанию одного физика — вызывают порой недоумение и недовольство среди участников руководимого им семинара, когда обсуждение распадов элементарных частиц внезапно сменяется не менее подробным обсуждением свойств квасцов!»

Однажды в ответ на вопрос журналиста: «Чем вы занимаетесь нынче?» — Ландау с улыбкой сказал:

— Я многопредметник, один из немногих оставшихся универсалов. Когда я начинал — моя первая работа была опубликована в конце 1926 года, — все теоретики были универсалистами, то есть занимались разными вопросами. Теперь универсализм скис, потому что теоретическая физика очень разрослась…