Неизбежность странного мира

Не поразительно ли: когорта критиков вероятностной многозначной причинности была в Брюсселе и вправду на редкость могучей — Лоренц, Планк, Ланжевен, Эйнштейн, Шредингер, де Бройль; казалось бы, кто мог выстоять против таких сил? А принципы квантовой механики выстояли! Правда, на их стороне стояла шеренга тоже гроссмейстеров физики: Бор, Борн, Гейзенберг, Дирак, Паули… Но главное, конечно, заключалось в том, что на стороне этих принципов была еще и природа, а на стороне их критиков только традиция. Победу одержала природа. Могло ли случиться как-нибудь иначе?

Де Бройль вернулся в Париж, огорченный и взволнованный спорами на конгрессе. Он продолжал размышлять над своей теорией и, наконец, пришел к печальному умозаключению, что она не защитима.

Так начался второй акт его драмы. Пожалуй, самый мучительный.

Дело в том, что, оставив теорию волны-пилота, он не оставил своей старой механистической убежденности, что в природе возможна только однозначная причинность. Не потеряв этой веры, он, однако, совершил вероотступничество: он присоединился к вероятностному толкованию законов микромира, в глубине души не веря в его истинность. «Я пал духом и присоединился…» — с редким мужеством сознался он через четверть века в измене самому себе. «В течение 25 лет я признавал ее (вероятностную точку зрения. — Д. Д.) как основу своего преподавания и излагал в своих книгах и лекциях».

Двадцать пять лет он втайне жаждал избавления от того, с чем примирился, продолжая лелеять свои сомнения и неоправдавшиеся надежды.

А избавление не приходило. Время работало в пользу принципов квантовой механики. Оно постепенно превращало эти принципы, как и принципы теории относительности, в новую классику — классику XX века, — в основу основ современного естествознания. (Так с годами стал бронзовеющим классиком современной поэзии сверхнеклассический Маяковский и на наших глазах становится маститым классиком современной архитектуры столь же неклассический Корбюзье. Время, хоть и не очень спеша, в конце концов всегда узаконивает новое!)

Годы шли, и как бы само собою сделалось так, что молодые исследователи приходили в науку, успев еще на университетских лекциях и семинарах срастись с новыми представлениями. И живая мысль большинства из них уже чувствовала себя как дома в странном мире утраченных траекторий и не тяготилась ни принципом неопределенности, ни волнами вероятности.

Противниками многозначной вероятностной причинности оставались главным образом те, кто в 20-х годах присутствовал при рождении квантовой механики и с первого дня не одобрял ее принципов. Они продолжали спасать свою веру в механистический детерминизм. Отколовшийся от них де Бройль надеялся на ее спасение тайно, а они во главе с Эйнштейном, Планком, Шредингером делали усилия спасти ее явно. Их основным оружием была критика, а не конструирование новых теорий. И Макс Борн говорил, что «эту группу выдающихся людей можно назвать возражающими в философии или, если употребить менее почтительное выражение, ворчунами».

Словом, время шло, де Бройль читал парижским студентам квантовую механику «как надо», думая, что на самом деле «надо не так». А как? Это не прояснялось. Второй акт дебройлевской драмы грозил никогда для него не кончиться: возрождения старых надежд не предвиделось.

Но однажды летом… Видите, и в физике события порою происходят, как в заправском беллетристическом повествовании. Итак, однажды летом 1951 года выдался день, когда де Бройль вдруг почувствовал себя помолодевшим сразу на двадцать пять лет. В этот день он познакомился с еще не опубликованными статьями молодого американского физика Давида Бома, в которых услышал голос собственной молодости: там звучало отчетливое эхо теории волны-пилота и были прямые ссылки на нее. Нет, это было больше чем эхо. Де Бройль писал: «…Бом полностью воспроизвел (во всяком случае, в одной из тех форм, которые я им придал) мои построения 1927 года, а в некоторых пунктах дал интересные дополнения». А вскоре де Бройль был обрадован во второй раз: другой молодой физик — француз Жан-Пьер Вижье — тоже обратился к его давним идеям, веря в их жизненность и плодотворность.

Так некогда павший духом вновь духом воспрянул.

Де Бройль вернулся к своим прежним исканиям. И в октябре 1952 года, точно в ознаменование 25-летия 5-го Сольвеевского конгресса, он выступил в Париже с лекцией, в которой распрощался со вторым актом своей драмы. Эта лекция — замечательный документ истории современной физики. Но, кроме того, она и великолепный человеческий документ — живое свидетельство того, как сложна и мучительна бывает внутренняя жизнь ученого, честно ищущего правду природы. Между прочим де Бройль сказал: