Неизбежность странного мира

Мы видим с Земли: за протекшую земную секунду фотон ушел от фонарика на 1 000 земных километров — только на 1 000. А гномик Майкельсон упрямо сообщает о 300 тысячах. Значит, чудо состоит в том, что каким-то образом в 1 000 земных километров, пройденных за земную секунду, умещаются — с точки зрения фонарщика на протоне! — 300 тысяч километров, пройденных тоже за секунду.

Что нам, землянам, остается думать? Да только одно: часы и линейки на летящем протоне показывают не те километры и не те секунды, какие показывают наши покоящиеся линейки и наши покоящиеся часы. Не видно никакого другого предположения, которым логика могла бы победить случившееся чудо, то есть объяснить необъяснимое.

Правда, можно предположить, что у гномика на летящем протоне «врут» только часы или только линейки. Но скорость — это расстояние, деленное на время. И уж если у быстро движущегося наблюдателя происходят чудеса с измерением скорости фотона, то естественней думать, что в этом повинны оба участника дела — и часы, измеряющие время, и линейки, измеряющие расстояния. Нет оснований отдавать предпочтение чему-нибудь одному.

Остается заметить, что в жизни протона, фонарика, фонарщика Майкельсона, часов и линеек произошло лишь од-но-единственное изменение: раньше они покоились на Земле, а теперь находятся по отношению к ней в движении, да еще с огромной скоростью. Всякие иные перемены, какие могли бы приключиться с ними, начиная с поломки часов и кончая гриппом у гномика, можно было бы заранее устранить или избавиться от них в пути: часы — починить, грипп — вылечить… Но одного устранить нельзя — скорости их полета! Иначе не о чем было бы разговаривать: если скорость «устранена», значит они по-прежнему покоятся в Дубне.

Итак, снова скорость, скорость движения как причина всех бед! Зря было сказано, что чудеса происходят именно у быстро движущегося наблюдателя. Если он движется медленно, его часы и его линейки все равно показывают уже не те километры и не те секунды, какие показывают линейки и часы на Земле. Просто при малой скорости изменение масштабов времени и расстояния не так заметно. Вот и все.

Для нас это уже не новость: ведь точно то же самое мы обнаружили, когда должны были примириться с возрастанием массы тел при возрастании их скорости. Наш полуторатонный спутник Солнца «прибавил в весе» один миллиграмм, когда обрел вторую космическую скорость — 11,2 земного километра в земную секунду. Один миллиграмм — это одна полуторамиллиардная доля первоначальной земной массы ракеты. А дубенский протон, став миллиардером, более чем удесятерил свою массу, точнее — увеличил ее почти в двенадцать раз. Громадная разница. Ее причина — только различие в скоростях: протон летит в 27 тысяч раз быстрее космической ракеты.

Вот так же обстоит дело и с изменением масштабов времени и длины на движущемся теле: и это изменение тем значительней, чем скорость выше.

И возникает невольная догадка: если масса Дубенского протона изменилась по вине скорости его полета почти в двенадцать раз, то, может быть, земные часы, попав на этот протон, изменили ритм своего хода тоже почти в двенадцать раз, а земные линейки тоже в двенадцать раз изменили свою длину? Тогда и для ракеты должна быть справедлива такая догадка: секунды и метры на ней, как и масса ее, изменились на одну полуторамиллиардную долю земной секунды и земного метра. Изменение ничтожное. И это нам понятно: как ни велика вторая космическая скорость, она мизерна по сравнению со световой.

А что уж говорить о повседневных земных скоростях — об океанских лайнерах, о гоночных автомобилях, курьерских поездах, реактивных самолетах. О велосипедистах и пешеходах наконец… В который раз повторим: мы живем в мире медленных вещей. Скорость звука — 300 с лишним метров в секунду — в миллион раз меньше скорости света, а для самолетов это еще недавно был предел. И хотя часы на руке летчика идут немножко по-другому, чем на аэродроме, а летит он, конечно, по своим часам, никто не смог бы уличить его в нарушении расписания полета: миллиардные и триллионные доли секунды — это ничто по масштабам человеческих представлений.

Наше рассуждение по сходству правильно: с изменением скорости по одному и тому же закону изменяются и масса движущегося тела, и течение времени на нем, и расстояние в направлении движения. Вот только надо бы еще рассудить, будут ли часы отставать или спешить, а линейки сокращаться или удлиняться?

4

Конечно, мы могли бы логически добыть ответ и на этот вопрос, так же как мы логически рассудили, что масса должна возрастать вместе с возрастанием скорости тела. Однако логика — оружие не только могущественное, но еще и очень громоздкое. Туг нужны слова, слова, слова… Правда, у нас есть веское оправдание для многословия: придравшись к удивительной — нулевой! — массе покоя фотона, мы сумели с неизбежностью прийти к ряду новаторских идей физики XX века, которая рисует хоть и непривычную, но гораздо более истинную картину движущейся материи, чем та, какая рисовалась науке прежде.