Неизбежность

Рассвет едва брезжил, когда колонны стали вытягиваться на караванную тропу. Поспали мы часов шесть-семь, вполне прилично. Но не отдохнули: мышцы болели, поясница ныла, голова несвежая, дурманная и пересохшая еще во сие глотка. Жажда сразу точит, как червь. День обещает быть жарким и ветреным. Закат вчера не был багровым, сулящим ветер, однако вопреки приметам задувало, несло песок. И, кажется, ветер усиливается. Значит, великая пустыня Гоби не дремлет, посылает сюда свои гостинцы — обжигающие суховеи. Степь ожила: гудят машины, поскрипывают повозки, топочет пехота; в отдалении — гул наших бомбардировщиков: две эскадрильи. В отдалении же — артиллерийская стрельба. Вторые сутки войны раскручиваются…

На марше нас и настигла весть, от которой я похолодел, хотя уже пригревало добре. По колонне прокатилась команда:

— Командиры батальонов и рот, в голову колонны! Срочно к командиру полка!

Я догнал комбата, и мы вышли из строя. Подождали, пока подойдут остальные ротные. Вместе нагнали голову полковой колонны. Капитан доложил командиру полка: по вашему приказанию явились… Не слезая с коня, командир полка кивнул. Он ехал, мы шли, он не глядел на нас, мы на него поглядывали. Что-то мне не понравилось в его облике: брови насуплены, рот сомкнут, катаются желваки, а плечи опущены, будто сгорбился под ношей, которой у него нет. Командир полка славился подтянутостью, выправкой, а тут — сутулится… Когда подошли офицеры из других батальонов, он спешился, отдал поводья коноводу и сказал нам:

— Отойдем на обочину.

Перед нами проходили солдаты, смотрели на нас с любопытством. А комполка говорил, едва разжимая губы:

— Ночью японцы вырезали батарею. Только что по рации сообщил комкор… Сняли часовых, набросились на спящих. И ножами… Мало кто уцелел… Генерал требует пресечения малейшей беспечности. Всемерно повысить бдительность! Пусть этот трагический урок послужит всем нам… Того же требую и я!

Вопросы есть?

— Какие-нибудь подробности известны? — спросил комбат-3.

— Подробностей нет. Кроме одной: батарея ночевала невдалеке от нашего полка, — сказал начальник полкового штаба.

— Вот именно, — сказал командир полка. — Делайте выводы…

Нам с комбатом пришлось нагонять свою колонну, офицеры из второго батальона с обочины шагнули прямо к подчиненным — те как раз проходили рядом, а офицеры третьего батальона остались поджидать подразделения. Я подумал об этом, чтобы не думать о другом: может быть, они подбирались ночью к нашему расположению, но их отогнали? Возможно и это. Не исключено, однако, что подбиралась и не эта группа. Сколько их в летучих отрядах?

Вот она — японская армия. Пощады от самураев не будет. Но пускай и от нас не ждут пощады. Отомстим!

Наверно, впервые не я узнал новость от Трушина, а он от меня. Не сообщать бы об этом! Трудно говорить. Но надо. Федор даже застонал:

— Бедные ребята… — Взял себя в руки, сказав по-деловому: — Нужно провести беседы агитаторов об этом злодеянии, озадачить личный состав, нацелить на повышение бдительности.

Озадачить, нацелить — канцелярские слова, не приложимые к трагедии на батарее, но я сказал:

— Беседы проведем, коль надо… И отомстить надо!

— В бою отомстим, Петро!

— Рассчитаемся…

Марш продолжался, а над нами словно витали тени погибших артиллеристов.

Пески сменяются кремнистой почвой, та — солончаками, солончаки — снова песками. «Студебеккеры» буксуют, шоферы бросают под колеса доски, тут же перемалываемые в щепки. Солдаты подходят к машине, секунду стоят в ее тени, после толкают под грузчицкое: "Раз, два — взяли! Еще раз — взяли!" Набредаем на заброшенный, но не сухой, а с грязью колодец. Командира полка осеняет: почерпаем, может, доберемся до воды. Объявляется малый привал, и саперы, обвязавшись веревками, спускаются в колодец, поднимают ведра с разжиженным грунтом. Содержимое вываливается на землю, а ведра снова черпают грязюку. Командир полка смотрит-смотрит на потеки грязи и говорит командиру саперного взвода:

— Лейтенант! Пропустите эту грязь через песчаный фильтр.

Можем получить воду…

Лейтенат, тоже сообразительный, приказывает саперам:

— Продырявить дно в двух ведрах. Чтоб как сито…

В эти ведра насыпали песок. В первое ведро вылили вынутую из колодца жижу. Выцеженную из первого ведра мутную жидкость пропустили потом сквозь второе. Потекла почти чистая вода! Командир полка зачерпнул и выпил:

— Годится!

После этого разрешил спять пробу полковой врачихе-красавице. Она оттопырила мизинчик, обмакнула губы-бантики, пропела:

— Водичку разрешаю употреблять…

Командир полка и врачиха пробовали, а мы ворочали, казалось, распухшими языками и мучительно сглатывали вязкую слюну. Это называется: слюнки текут. И как будто не было только что скорбных мыслей о погибших артиллеристах. Мысли были иные: достанется ли и нам хлебнуть этой выцеженной из грязи и песка водицы, наверное, она вкусная-вкусная? Так вот переплетаются трагедия и быт…

А ветер швырял песок сперва горстями, затем словно лопатой, затем не разберешь как — навалом. И уже крик:

— Песчаная буря идет!