Неизданная проза Геннадия Алексеева

Показался белый минарет Кичкине, бывшей великокняжеской усадьбы, приютившейся на самой кромке обрыва. Подойдя к стрельчатой арке ворот, я прочитал табличку, извещавшую о том, что здесь располагается туристская база Киевского военного округа. «Ну что ж, – подумал я, – я ведь тоже некоторым образом военный – старший лейтенант запаса дорожных войск», – и смело шагнул в ворота. Впервые я посетил Кичкине в 1958 году. Тогда здесь находился детский дом и усадьба была в плачевном состоянии. Теперь здесь полный порядок. Все дорожки вымощены бетонными плитами. На клумбах благоухают цветы. Посреди парка устроен круглый бассейн, в котором плавают золотые рыбки. Рядом с бассейном сооружен изящный павильон в том же мавританском стиле. В павильоне буфет. В буфете сухое вино и кофе. Вышел на видовую площадку, повисшую над морем, и долго любовался пейзажем. Побережье было видно до Аю-Дага. Гряды гор спускались к морю, образуя заливы и бухты. На их зеленых склонах белели старые и новые дворцы, окруженные черными пиками кипарисов. А внизу, прямо подо мною, в прозрачной воде темнели поросшие водорослями скалы.

Выпив в буфете чашку хорошего крепкого кофе, я покинул этот поистине райский уголок, где я без колебаний согласился бы провести всю жизнь, ничего более не видя, ни о чем более не зная и никуда более не стремясь. Выйдя из ворот, я снова двинулся по шоссе на запад, к Ласточкиному гнезду.

Шоссе было пустынным. Сзади послышались шаги. Судя по звуку, шла женщина в туфлях на модной деревянной подошве. Она шла быстро – цоканье деревяшек о бетон становилось все громче. Вот она поравнялась со мной, вот обогнала меня. Теперь я ее видел.

Это была высокая, длинноногая молодая блондинка в белой блузе и в джинсах. Она шла, слегка виляя задом и раскачивая плечами. На левом плече висела большая черная сумка, через которую была переброшена зеленая шерстяная кофта. Видимо, прелестная блондинка предполагала вернуться домой поздно вечером, когда станет прохладно.

«Сначала теплоход, теперь эта девица – все обгоняют меня», – подумал я с печалью, чувствуя себя непоправимо одиноким и никому не нужным.

17.7

За завтраком разговорился с соседом, который быстро ест. Оказалось, что он инженер из Донбасса. Работает диспетчером на угольной шахте. Живет он не в основном писательском корпусе, где живу я, а в доме, где располагается администрация. Там на втором этаже в комнатах на 4–6 человек поселяют всех не писателей, которым, как выясняется, тоже дают путевки в Дом творчества. Это дополнительная статья дохода Литфонда.

– Все бы ничего, – сказал инженер, – да один из моих сожителей по ночам страшно кричит, а второй до двух часов ночи читает книжку и не гасит свет. А с углем дела обстоят неважно. Его становится все меньше и меньше, и шахты приходится рыть все глубже и глубже. Но в глубоких шахтах очень жарко, и работенка там нелегкая. Недаром шахтеры выходят на пенсию в 50 лет.

По верхнему шоссе доехал на автобусе до Массандры и долго спускался вниз, к морю. Сначала был лес, густой и дикий. После он стал редеть, в нем появились дорожки и поляны. И наконец я оказался в благоустроенном парке с высокими старыми кипарисами и развесистыми пиниями.

Вспомнил, как выглядел это парк в 1960 году. Тогда он был запущен и неопрятен. По дорожкам ползали толстые метровые змеи, очень страшные на вид, но совершенно безобидные. Они только выглядели как змеи, а на самом деле они были безногими ящерицами. Курортники их безжалостно убивали, полагая, что они ядовитые и вредные.

Теперь в парке этих змей-ящериц уже не видно. Или их всех перебили, или они уползли куда-то, недовольные тем, что парк стал слишком цивилизованным.

Американский фильм «Вестсайдская история».

Свое отрочество я провел среди шпаны. Подростков другого сорта около меня в ту пору (в эвакуации) не было. Но я знал цену своим приятелям, понимая, что это не лучшее общество. «Вот вернусь в Ленинград, – думал я, – и там у меня будут настоящие друзья, такие же, как я, умные и читающие книжки. А шпаны в Ленинграде небось и нет совсем. Не может быть, чтобы в таком культурном и красивом городе водились хулиганы».

В первом я не ошибся: после возвращения из эвакуации я общался с мальчиками своего круга. Но шпаны в Ленинграде оказалось не меньше, чем в Средней Азии, и она была даже злее. От нее нам, «воспитанным детям», изрядно порой доставалось.

«Ну ничего, – думал я, – это всё последствия войны, скоро хулиганы переведутся!»

Я был наивен. На моих глазах поколения шпаны сменяли одно другое. Юных хулиганов не становилось меньше. Это особое племя молодых людей так же стойко по отношению к окружающей среде, как цыгане. Оно не меняет своих повадок и своей «философии», оно продолжает благоденствовать в цивилизованном мире, сохраняя в неприкосновенности свое звериное естество.

Всем детям в определенном возрасте свойственно стремление к самоутверждению. Но умственно недалекий и злой по натуре подросток самоутверждается простейшим и грубейшим способом.

18.7