Неизданная проза Геннадия Алексеева

Осталось мне жить в этом земном эдеме всегошеньки 8 дней. Сегодня утром говорящая птица не произнесла ни слова. Пытаюсь припомнить облик знакомой и не могу. Вижу только светлые глаза на загорелом лице. Когда я выразил восхищение ее загаром и тем, что она похожа на мулатку, она сказала: «Не люблю, когда у меня загорает лицо, мне больше идет быть светлолицей».

В 1906 году группа революционеров забралась на Ай-Петри, и на ее отвесной стене появилась сделанная огромными буквами надпись: «Долой царизм!» Великие князья глядели на этот лозунг снизу, из Мисхора, и негодовали.

В начале 1902 года, живя в имении графини Паниной в Гаспре, Лев Толстой тяжело заболел. Родственники решили, что он, по причине старости, уже не выздоровеет, и стали поговаривать о похоронах. Хоронить Толстого решили здесь же, в Крыму, и даже приобрели для этого участок земли. Но старец все же увильнул от смерти и прожил еще целых восемь лет, поразив Россию и все человечество своей живучестью.

Интересно, показали ли ему то место, годе он должен был лежать?

Сегодня утром птица говорила загадочные слова: «В этом случае… В этом случае… В этом случае…» Какой случай она имела в виду? Ломаю над этим голову.

Ласточкино гнездо. Чтобы добраться до удобных камней с противоположной стороны бухты, надо пройти метров 200 по узенькой тропинке, протоптанной над пропастью.

Отважно преодолеваю этот путь, хотя в самых опасных местах, где тропинка почти соскальзывает с обрыва, мне становится очень страшно. Труднейшим испытанием оказался камень, нависавший над тропинкой и почти ее преграждавший. Нужно было лечь на него животом и, цепляясь руками за его выступы, осторожно переползти на другую сторону. Тут я ощутил себя настоящим мужчиной и почти альпинистом. Преодолев препятствие, я посмотрел вниз. Там громоздились омываемые волнами граненые каменные глыбы. «Хорошая была бы смерть, – подумал я. – Разбиться о скалы на мысе Ай-Тодор – что может быть лучше?»

Часа три я загорал на наклонной базальтовой плите, время от времени плавая под той самой отвесной стеной, с которой я едва не сорвался. Неподалеку, на соседнем камне, загорал человек с татуировкой во всю грудь: изображен солдат в шинели и с автоматом. Под ним красовалась надпись: «Стою на страже мира». На мою руку село незнакомое мне зеленое насекомое, ростом с большую муху, но очень изящное, продолговатое, на голове поблескивали крошечные золотистые глаза, два прозрачных крылышка были плотно сложены за спиной. Еще у насекомого были длинные, тонкие, почти невидимые усики, которые непрерывно шевелились.

Насытившись морем и солнцем, я оделся и, снова преодолев трудную тропинку, вышел к лестнице, которая вела на вершину Лимен-Буруна. Лестница оказалась невероятно длинной. Нестерпимо пекло солнце. Я медленно подымался все выше и выше, и пот тек по мне в буквальном смысле слова в три ручья. Один ручей стекал от шеи по груди и животу, другой струился по спине вдоль позвоночника, а третий весело бежал по лицу, с двух сторон обтекал нос и обильно увлажнял щеки. В этом бурном потоизвержении даже было нечто приятное: потеть так потеть. Покорившись судьбе, я брел по раскаленной каменной лестнице, оставляя на ступенях мокрые пятна, которые мгновенно высыхали.

Снова Алупка. Г. ведет меня на крышу дворца.

Взору открылась панорама немыслимой красоты.

Бесконечное, без горизонта, море, почти бесконечное горное побережье и надо всем – громада Ай-Петри. Фигурные башенки и дымовые трубы на переднем плане выглядели столь эффектно, что казались почти нереальными.

Прогулка по уже безлюдному вечернему парку. Поросшие разноцветным мохом скалы. Таинственные темные гроты. Вырубленные в скалах лестницы, заросли экзотических кустарников.

Снова дворец, вечерний, уже безлюдный дворец. Анфилады залов в разных стилях: готика, ренессанс, магометанский восток. На стенах полотна Гюбер Робера, Левицкого, Сильвестра Щедрина, Айвазовского. При вечернем электрическом освещении лица на портретах кажутся живыми.

Выходим на террасу перед южным, обращенным к морю фасадом. В уже сгустившихся сумерках белеют мраморные вазы и статуи. Внизу глухо рокочет море. Из окон дворца льется мягкий, уютный свет. Вероятно так и было здесь в ту пору, когда во дворце жили Воронцовы.

Г. провожает меня до пристани, и снова я плыву вдоль ночного побережья к мерцающим в отдалении огням Ялты.

Истинный поэт, пребывая в отечестве своем, живет во вселенной.

Приснилась Настя.

Стою и жду ее. Она спускается ко мне по склону холма, придерживая рукой подол своего белого платья, держа над головой белый кружевной зонтик.

– Смелее! – говорю я ей. – Смелее, Настенька! Прыгайте, я вас ловлю!

И она прыгает с невысокого каменного уступа прямо в мои объятия.

– Ах! – вскрикивает она и прижимается ко мне всем телом.

Потом мы идем к пляжу, и я сжимаю в своей ладони ее тонкие прохладные пальцы.