Неизданные архивы статского советника (СИ)

* * *

На следующий день она начала расспрашивать о делах, и пусть поначалу он отнекивался, но к концу второго блюда поймал себя на рассказе о новостях департамента полиции.

— Но это же служебная тайна! — воскликнул он, когда Ксения Александровна решила уточнить мотивы женоубийцы.

— А Вы мне фамилии не называйте. Тогда это будут абстрактные юридические казусы, которые студенты на лекциях разбирают. Никаких нарушений.

Тюхтяев не был уверен, что все так просто, как она преподносит, но когда тебе так смотрят в глаза и так просят, отказать невозможно. И когда так целуют перед уходом, хочется вернуться прямо с крыльца.

* * *

Через пару дней с того тихого «да» товарищ Министра во время доклада чуть прищурился и, наконец, задал вопрос в лоб.

— Ты с чего так сияешь, Михаил Борисович? Наследство что ли получил?

Вместо ответа извлек из папки бумагу, подготовленную той же первой ночью, когда вернувшись, он обнаружил на постели несколько ее волос и пару заколок. Только они оказались доказательствами того чуда, которое случилось с престарелым статским советником. Они, да вот это прошение о дозволении вступления в брак.

Николай Владимирович пробежался глазами по строчкам, крякнул, дочитав до имени избранницы и с изумлением уставился на друга.

— Неужели?

— Ксения Александровна оказала мне честь согласием. — ответил статский советник.

— И ты молчал? — граф вышел из-за стола, обнял Тюхтяева, расцеловал. — Не прошло и года!

Это оказался превосходный повод для бутылочки коньяка и задушевной беседы.

— И как же ты ее уломал? — поинтересовался начальник, когда содержимое штофа пошло на убыль.

Тюхтяев промолчал. Нельзя же озвучивать, что соблазнил вдову его сына.

— Это вы тогда уже женихом и невестой приходили меня спасать?

— Еще нет. — статский советник попытался взять себя в руки и не вспоминать ни возбуждение от ее поцелуев, ни страх за ее жизнь, который тогда обдавал ледяной водой.

— То есть ее нужно было просто напугать и спасти. — резюмировал Татищев.

— Не стоит ее пугать. Она ранимая очень. — проговорил жених.

— Михаил Борисович, ты на моей Ксении женишься, или на какой посторонней тезке ее? — съехидничал друг.

— Она напоказ только бравирует отвагой.

— Хорошо тогда, что именно ты откопал эту ее глубоко запрятанную ранимость. — граф поднял очередную рюмку. — За вас. — опрокинул, выдохнул. — Когда свадьбу делать будем?

Тюхтяев удивленно понял, что кроме принципиального согласия на брак и отказа от переезда с Климова переулка больше ничего и не знает.

— Отлично, я Ольге скажу, ее хлебом не корми, дай праздник устроить.

* * *

На следующий день Тюхтяева встретили настороженно.

— Ксения Александровна, в пятницу в Мариинском театре дают премьеру. Его Сиятельство c графиней приглашают нас присоединиться. — произнес он в начале трапезы, слегка косясь на ее дергающийся глаз.

— То есть вот кого мне нужно благодарить за утренний визит графини Ольги с кучей проектов моей свадьбы? — в голосе ранимой хрупкой женщины отчетливо звучали стальные нотки.

— Все прошло не очень хорошо? — осведомился он, отодвигая подальше тарелку. Судя по тому, как она осматривала приборы, прикидывала, что бы метнуть попроще.

— Вроде того. Вы могли бы сам озвучить свои пожелания, а мне эта пафосность не очень нужна. — все же выдохнула.

— Доверяю Вам в этом вопросе полностью.

— Тогда 12 января. Я с пяти лет мечтала о зимней свадьбе. Чтобы был снег, все белое. Фотографии красивые получаются.

Тюхтяев не был уверен, что полчаса простоять на морозе в одной позе — разумная детская мечта, но современные технологии позволят им обойтись без чахотки.

— Хорошо, если это Ваша мечта. — она просияла, подбежала к нему и обняла.

Через пару минут Тюхтяев сильно пожалел, что в октябре не выпадает снег, потому что, когда один острый язычок выписывает нечто невероятное на вашей шее, ждать до января как-то слишком долго.

Глава 7

4 октября 1896 года, Санкт-Петербург

Театр оказался ужасным решением. Во всех отношениях. Газеты потом писали, что пьеса не удалась, драматург обвинял режиссера и актеров в непонимании замысла, актеры не разделяли восторга от материала, а режиссер проклинал всех. Но сам Михаил Борисович как раз к труппе, режиссеру и драматургу претензий не имел. Они единственные, кто не угрожал его сокровищу.