Неизвестная блокада

«...Довоевались вояки — нет ни хлеба, ни табаку. Не дождешься, когда все это кончится. А в общем не жалеет народа наше правительство. Спрашивается, за что воюем?»

«...Вы все врете — и ты, и радио, и газеты. Мы перестали верить всему, верим только тому, что вокруг нас делается. У всех одно настроение, дали бы хотя бы чуть-чуть побольше пожрать, чтобы мы сами смогли свои ноги таскать. В общем воюйте, защищайте евреев, а Ваши семьи будут здесь подыхать», «...Наша жизнь — это ад. Ходим все опухшие от голода и находимся под непрерывным артиллерийским обстрелом. Вот до чего довели наши правители ленинградских рабочих. Нельзя этого простить никогда»¹⁹³.

В некоторых письмах на фронт содержался призыв прекращать защищать власть, «заложниками» которой оказались ленинградцы:

«...Ваня, бросайте винтовки и не смейте больше защищать пока не дадут больше хлеба. Бросайте винтовки, переходите к немцу, у него хлеба много»;

«...Вы, бойцы, бросайте воевать, сдавайте город и приходите домой. Вы погибнете и ваши семьи погибнут от голода»;

«... У нас идут слухи от военных, которые говорят: «Пусть рабочие начнут бунт и мы начнем и сметем советскую власть, довольно мучить нас». Я уверена, что это будет, потому что ты себе представить не можешь, что здесь творится»¹⁹⁴.

Вновь и вновь высказывалось мнение, что только восстание может изменить ситуацию к лучшему, что пришло время действовать¹⁹⁵.

Отдельные рабочие говорили о необходимости обращения к Жданову с требованием улучшения снабжения города продовольствием или заключения сепаратного мира.

В третью пятидневку декабря УНКВД зафиксировало наличие «пораженческих и повстанческих» настроений в среде интеллигенции. Наряду с констатацией дальнейшего ухудшения положения в городе, ростом смертности, невниманием правительства к нуждам ленинградцев, все чаще предметом обсуждения и осуждения становилась сама власть, предрекались неизбежные перемены после окончания войны. В целом власть, по мнению ленинградцев, обанкротилась, и они стали искать выход.

С захватом Москвы и Ленинграда некоторые связывали надежды на начало «эпохи процветания страны» под руководством немцев, заявляя, что «большевики ничего не умеют организовать, они не способны к творческой работе», что «советская власть довела страну до разорения» (профессор Курбатов), «народ задавили налогами, займами, высокими ценами. Красноармейцы не хотят защищать власть коммунистов» (учительница Б.), что «рабочие ждут момента для выступления против советской власти». Будущее представлялось весьма туманным — под властью ли немцев, или даже после победы над ними, но без типично коммунистических методов управления экономикой. Распространенным было мнение, что после войны жизнь страны изменится, что введут новую экономическую политику и допустят частную инициативу в торговле и сельском хозяйстве. Колхозы если и оставят, то доведут их до минимума»¹⁹⁶.

Выход из кризиса представлялся по-разному: самый «простой» был основан на уверенности в том, что немцы — «культурная нация», которая позаботится о завоеванном городе. Он состоял в том, чтобы сдать Ленинград. «Если советская власть слаба, то пусть города сдает, — заявлял один рабочих завода «Металлист». — При царе пирогов не хотели, а сейчас люди мрут как мухи»¹⁹⁷. Созвучным было высказывание о том, что город должен капитулировать, т. к. попытки прорвать кольцо блокады ни к чему не привели. В противном случае «к 1 января все умрем с голода»¹⁹⁸.

«Гапоновские» настроения, отражающие веру во власть и непонимание общей ситуации спродовольствием в стране нашли свое выражение в предложении «собраться рабочим и идти к Жданову и требовать улучшения снабжения или заключения мира» или «устроить демонстрацию под лозунгом «хлеба и мира».

Существовали и «корпоративные» попытки спастись. Например, писатели (Каролина-Введенская и др.) предлагали объединить усилия и воздействовать на власть через Союз писателей:

«...Чтобы не погибнуть от голода, нужно организованно действовать. Нужно написать в правление советских писателей заявление за подписью 30-40 человек. Пусть читают. Если мы сами не поднимем скандала, то завтра умрем с голоду»¹⁹⁹.

В архивах отложились отдельные обращения представителей творческой интеллигенции к власти с просьбой помочь, и томительное ожидание этой помощи. 18 января 1942 г. в дневнике Остроумовой есть следующая запись: «От Жданова и Попкова до сих пор нет никакого ответа на письмо Корнилова, в котором он просит позаботиться обо мне...»²⁰⁰. Позднее, 25 марта 1942 г. та же Остроумова вновь записала:

«Как небрежно, недостойно ведут себя по отношению ко мне разные люди, которые могли бы облегчить во многом мою жизнь. Начиная со Жданова и Попкова. Петр Евгеньевич [Корнилов] им писал неоднократно. После долгого ожидания они прислали мне паек, но сравнительно очень скудный. И я думала, что хоть это я буду получать раз, два в месяц. Ничуть не бывало! Прислали один раз и на этом покончили»²⁰¹.