Арчибальд будет наслаждаться жизнью, а я страдать, снова страдать, страдать вечно? О, это слово напугало меня, оно потрясло меня, я его осознала впервые — и испугалась так, как не пугалась ничего и никогда. Я поняла, что уже не так страстно жажду смерти, как прежде. И в то же время я ощущала, что мысль о ней уже завладела мною, что она затягивает меня, как зыбучие пески или трясина затягивают неосторожного путника. Я увидела себя лежащей в гробу, синей от яда, который намерилась принять, с дыркой во лбу от пули, которую намеревалась выпустить в себя, с веревкой на шее, с мокрыми, обвитыми водорослями волосами, раздавленной колесами автомобиля…
Мне показалось, Смерть ласково держит меня за руку и тянет к себе, бормоча: «Ты обещала, ты обещала…»
Я рванулась изо всех сил! Мне хотелось показать ей, что я передумала, что я отрекаюсь от нее, что я больше не ее добыча. Ты не представляешь, какого труда стоило мне внушить себе мысль, что я хочу жить, а не умереть! Я чувствовала себя так, словно одержала великую победу, словно выиграла бой! Мне захотелось закрепить эту победу, воплотить ее в реальность. И я написала эту пьесу, эту безделку. В том состоянии, в котором я находилась, я не была способна ни на что, кроме как заняться делом, которое я люблю больше всего на свете: писать, ни о чем не думая! Мне казалось, руки моих бесшабашных персонажей тянут меня к жизни, когда они дерзко кричат: «Ты проиграла, Смерть!» И они меня вытянули, они меня спасли! И я благодарна им!
Понимаю, о чем ты спросишь меня, Эдмунд. Если я так благодарна им, почему я не хочу выпустить их на волю, как выпускаю других своих героев?
Потому что я боюсь за них. Я боюсь, что, спасая меня, они заключили некий договор с моей смертью. Они как бы отдали ей свои души, которые она в любой момент может потребовать обратно. Пока они остаются только на бумаге, это ничего, но если эти слова произнесут люди, актеры… Что, если они должны будут расплатиться за это, за мои сомнения и за мою глупую браваду?
И честно говоря, Эдмунд, я даже рада, что эта пьеса настолько беспомощна (как бы ты ни уверял меня в обратном!), что ни один здравомыслящий театр не взялся бы ее ставить, даже если она была бы опубликована. Надеюсь, мои доводы тебя убедили, и эта безделка останется похоронена в моем архиве.
Давай больше не вспоминать о ней, хорошо?
Твой верный друг Агата Кристи
Женя услышала междугородный звонок еще на лестнице, и ноги сами понеслись бегом. Рванула дверь в приемную:
— Это мне? Это меня?! — но Эмма уже положила трубку.
— Кто звонил? — тяжело выдохнула Женя.
Предположим, Лев не дозвонился ей на забытый дома мобильный и набрал номер приемной…