Неизвестная война

В октябре 1943 года на I конгрессе республиканско-фашистской партии дуче произнес речь в этом духе. Итак, я могу констатировать, что неофашизм — так отличавшийся от «королевского» фашизма — не был, вопреки утверждениям некоторых историков, изобретением Гитлера. С момента своего ареста 25 июля у дуче было много времени на раздумья на Понце, Маддалене или же в «Кампо Императоре». Я вспоминаю его слова: «Мы не осознаем себя итальянцами, так как мы европейцы, но мы осознаем себя европейцами настолько, насколько мы являемся настоящими итальянцами».

В понедельник 13 сентября 1943 года после полудня Эдда Чиано просила отца, чтобы он принял ее мужа, который предавал его до, во время и после заседания Великого фашистского совета.[186]

Госпожа Чиано утверждала, что это «трагическое недоразумение», которое Галеаццо может объяснить. Он лишь действовал неосторожно и так далее. Донна Ракела решительно отказалась принимать зятя, которого ненавидела; вместе с ним — по ее словам — «несчастье пришло в дом». Дуче уступил мольбам дочери. Он принял Чиано, но изъявил желание, чтобы я присутствовал при этом разговоре.

Я опасался, чтобы донна Ракела не ворвалась в комнату, давая выход своей ненависти. Встреча была непродолжительной. Чиано передал дуче поздравления и пожелания, пытался оправдаться. Его фигура была такой жалкой, что я чувствовал себя неловко. Муссолини говорил сухим тоном, и разговор закончился очень быстро. Я сопроводил Чиано, все еще опасаясь вторжения госпожи Муссолини; дуче также вышел. Он мне сказал, что его долгом является отдать под суд тех руководителей, которые так подло предали его.

— В таком случае, дуче, отдадите ли вы под суд человека, минуту назад вышедшего отсюда?

— К сожалению, это неизбежно — ответил он серьезно, — и я не сомневаюсь в результате процесса. Независимо от того, чего бы мне это не стоило и какой бы великой не была скорбь Эдды, я должен поступить именно так. Скорцо обвинил меня во время той мрачной ночи, и главное обвинение — в том, что я оказался слабым тираном. Он осмелился сказать мне во время того несчастного Великого совета: «Вы человек, в отношении которого было проявлено больше всего неповиновения в этом столетии!» Это сказал мне он, Скорцо!

Мы прибыли в ставку фюрера 15 сентября после полудня. Гитлер, ожидавший дуче на аэродроме, оказал ему сердечный прием. Будущая Итальянская Социальная Республика не имела иного фундамента, кроме дружбы этих двух людей, а также преданности нескольких десятков тысяч сторонников. Коммунизм угрожал Италии еще сильнее, чем в 1921 году, так как на этот раз он выступал в качестве союзника великих демократий.

Гитлер потребовал от меня подробного отчета об экспедиции. Мое выступление продолжалось два часа. Мне тогда еще не было известно, что случилось с планерами № 1 и 2, а также с капотировавшими во время взлета в Пратика ди Маре. Я думал, что мы потеряли четыре машины. По моим предположениям, я так и сказал Гитлеру, по всей вероятности, 30 процентов участников операции погибло. Немецкое радио передало это число. Позже некоторые обвиняли меня в том, что я «завысил потери, чтобы подчеркнуть опасность мероприятия». Через две недели нам с Радлом представилась возможность выступать в течение часа по радио, и мы сообщили, что действительные потери ограничились только десятью ранеными.

На следующий день, 16 сентября, меня долго расспрашивал об операции прибывший специальным поездом Герман Геринг. Он вручил мне «Золотой значок Люфтваффе»; при этом сделал едкое замечание, что я взял на себя серьезную ответственность, сопровождая дуче в самолете Герлаха. Однако он добавил, что ему понятно, что, выполняя приказ фюрера, мне необходимо было разделить риск с дуче. Я воспользовался случаем и попросил маршала Третьего рейха наградить Рыцарскими крестами капитана Герлаха и лейтенанта Майера-Венера. Оба мои предложения были утверждены Гитлером, которого я уже накануне просил наградить Радла (ему было присвоено воинское звание хауптштурмфюрера) и моих добровольцев.[187]

Немного позже я подробно повторил свой отчет об операции, по крайней мере, дюжине генералов из ставки. Геринг и Йодль сидели в первом ряду. Если кто-то ожидал отчета в стиле «настоящего штабника», несомненно, он был разочарован. Я описал события простым языком, как мы их пережили, с нашими надеждами, ошибками, но также и с волей в достижении успеха.

На следующий день после встречи командир охраны «Волчьего логова» полковник Штреве[188] рассказал мне о своих опасениях, спрашивая, насколько хорошо, по-моему мнению, подготовлена ставка к отражению вражеской атаки.

Я ответил ему тогда: «Бесспорно, ставка отлично замаскирована и доступ к ней хорошо охраняется. Однако, тем не менее, атака неприятеля возможна. Но ставки могут подвергаться нападениям точно так же, как и любой военный объект».