Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова?

I. Организационные препятствия. В начале 1990-х годов получить фермерский статус было относительно легко даже людям, посторонним для сельского хозяйства, в том числе горожанам. Для этого надо было окончить специальные непродолжительные курсы и представить развернутый план своего хозяйства. А сельским жителям это было, как ни странно, труднее, так как переход к фермерскому хозяйству был связан с выходом из колхоза и выделением земельного пая, который использовался коллективным предприятием. И вот здесь возникало множество препятствий со стороны колхозной и районной администраций, а порой и односельчан. Людям выделяли пай очень далеко от села или давали самые худшие земли.

2.  Отсутствие помощи коллективных предприятий. Случаи взаимодействия фермеров и бывших колхозов крайне редки, поскольку они являются конкурентами и в специализации, и в сбыте продукции, и в аренде земельных паев крестьян. Поэтому, организуя самостоятельную экономическую единицу, крестьянин не может рассчитывать на помощь со стороны администрации колхоза (если в фермеры не шли сами представители администрации) да зачастую и самих колхозников. Оставаясь же работником колхоза и ведя свое индивидуальное хозяйство, крестьянин активно пользуется помощью коллективных хозяйств. Опросы в Новосибирской области, например, показали, что более половины семей считают именно потерю помощи коллективных предприятий основным препятствием в создании фермерского хозяйства (Калугина 2001:24).

3.  Необходимость отчитываться. Статус предприятия накладывает на фермеров определенные обязательства – они должны регулярно отчитываться о своей деятельности. Именно этой отчетности сельские жители панически боятся и из-за неумения вести такие расчеты, и из-за привычки обманывать государство, которое постоянно создавало для своих граждан невыносимые условия. И хотя современная отчетность сильно упрощена, страх перед бюрократией по-прежнему силен.

4.  Неудовлетворительное состояние законодательства и неблагоприятные общие экономические условия (высокие налоги, высокие цены на горючее, удобрения, незащищенность собственности и т. п.). Законодательство не всегда было нацелено на поддержку развития фермерских хозяйств. В начале 1990-х годов для фермеров было создано много привилегий: они имели доступ к дешевым кредитам на покупку техники, освобождены от налогов. Однако уже с середины 90-х эти льготы действовать перестали. Правда, в России у производителей сельскохозяйственной продукции условия все равно лучше, чем у всех остальных производителей – из-за отсутствия налога на прибыль и крайне низкой платы за землю, делающей ее практически бесплатной (и то и другое является формой весьма существенной дотации сельскому хозяйству). И тем не менее для небольших хозяйств, почти не имеющих прибыли, существующая система налогов все равно оказалась непосильной.

Но главное – нет закона, который регулировал бы финансовую помощь фермерам, нуждающимся в кредитах. Получить кредиты могут только уже стоящие на ногах, «проверенные» фермеры. Система кредитования населения в России вообще слабо развита по сравнению с западными странами, и даже с Китаем. А кредитование крупных предприятий имеет весьма негативный опыт, так как большинство колхозов и совхозов кредиты никогда не отдавало.

5.  Отсутствие техники. Те фермеры, что в начале 1990-х годов благодаря дешевым кредитам смогли приобрести тракторы, комбайны и т. п., находятся сейчас в существенно более благоприятном положении по сравнению с теми, кто решил стать фермером позже. Цены на технику так высоки, что купить ее практически невозможно. Тем не менее частные тракторы в деревнях есть, и немало. Это преимущественно та техника, которая прежде принадлежала колхозам и была впоследствии тем или иным способом приватизирована. Но ее владельцы все равно не становятся фермерами, предпочитая вести индивидуальное хозяйство и подрабатывать у соседей. Так что само по себе наличие или отсутствие техники не является основным фактором развития фермерства.

6.  Отсутствие системы сбыта продукции — ключевая проблема и для коллективных и для индивидуальных хозяйств. Пищевые предприятия с мелкими частниками, как правило, не работают, предпочитая крупные партии, – слишком хлопотно проверять качество разнородной продукции. Оптовых рынков в городах крайне мало, а развитие рэкета и общая криминализация обстановки в России заметно ограничивает возможности дальних перевозок и продаж продукции в неблизлежащих городах.

Все эти факторы, безусловно, препятствуют перерастанию индивидуальных хозяйств – даже товарных – в фермерские. Свой, никому не подотчетный участок иметь спокойнее и порой доходнее. Тем не менее сегодня в России около 260 тыс. фермерских хозяйств. Даже если отбросить половину мнимых фермеров, оставшиеся все-таки смогли преодолеть описанные сложности.

Опросы, проведенные в Новосибирской области (Калугина 2003), показали, что более 30 % сельских жителей согласились бы открыть собственное дело или заняться фермерством при наличии стартового капитала (66 %), снижения налогов (23 %), соблюдения гарантий (18 %), доступности цен на производственные ресурсы (19 %) и организации сбыта (17 %). Доля селян, которые ни при каких условиях не согласились бы открыть собственное дело, составляет примерно 40%

Более того, если представить, что значительная часть перечисленных выше препятствий исчезнет, готовы ли люди к неизбежным коммерческим рискам? Рационально ли экономическое поведение жителя сельской России, важны ли для него понятия выгоды, полезности?

Мнения социологов расходятся, и есть такие, кто считает: если человек не хочет или не может вписаться в рыночные отношения, он расценивает это как «недоступную выгоду» (Клямкин, Тимофеев 2000:21–25).

Социально-психологические барьеры

У населения в качестве мощного фактора и даже ресурса его деятельности выступает традиция. Срабатывает суженность мышления, которая ограничивает выбор. Главное – не формальное, а реальное – различие между хозяйствами населения и фермерами состоит в том, что у хозяйств населения преобладает адаптивное, приспособительно-пассивное поведение, а у настоящих фермеров – активное рыночное.

Причины того, что люди не идут в фермеры, а предпочитают вести индивидуальное хозяйство, заключаются не только в неблагоприятной экономической и прочей среде, но и в истории страны, и в ментальности ее жителей.

Есть глубинные исторические факторы, отличающие российское крестьянское хозяйство от западного. В.Г. Виноградский (1999:2000) подводит под них две теории: теорию трудового крестьянского хозяйства А.В. Чаянова и теорию моральной экономики Дж. Скотта.

Концепция трудового крестьянского хозяйства была разработана А.В. Чаяновым в начале XX века, когда на селе жило 85 % жителей России и ее сельская местность характеризовалась явной перенаселенностью. В работе «Организация крестьянского хозяйства» он вывел модель трудовой организации российской деревни, отличную от западной. Для российских крестьян, по его мнению, была важна не выработка (и заработок) каждого работника, а занятость всех членов семьи и ее общий доход. Вместе с общинными традициями это сформировало устойчивое пренебрежение к личной производительности труда и эффективности индивидуальной работы (Чаянов 1989).

«Моральная экономика» Джеймса Скотта рассматривает модель выживания, характерную для развивающихся стран в зоне рискованного земледелия (Scott 1976). В условиях России с ее повышенными природными и социально-политическими рисками главным становится каждодневный «прокорм», а не риск ради будущих негарантированных прибылей.

Опыт рыночного хозяйствования и соответствующий человеческий капитал не могли появиться и в советскую эпоху, когда российские крестьяне были обращены в наемных работников и практически лишились навыков самостоятельного хозяйствования на земле. В ходе коллективизации лучшие работники российской деревни были физически уничтожены. Долгие годы ее депопуляции и оттока наиболее активных ее жителей в города пропустили оставшееся в живых после сталинских репрессий сельское население России через своего рода механизм отрицательной селекции.

Оценки сформировавшегося типа советского и постсоветского человека, как правило, весьма неблагоприятны. Его главной чертой признается психологическое отчуждение от собственности, власти и даже от результатов своего труда (Заславская 2003:31). Ю.А. Левада называет следующие особенности постсоветского человека: ограниченность притязаний, долготерпение, приспособляемость, априорное недоверие власти, отказ от открытого отстаивания своих интересов с заменой его пассивным саботажем властных решений. Сознание нашего современника несет в себе пережитки многовекового рабства, проявляющиеся в низком самоуважении, пренебрежении к законам, вороватости, склонности работать спустя рукава и т. д. (Левада 2000). И хотя человеческий капитал не является простой суммой потенциалов или реальных возможностей отдельных личностей и формируется в результате длительного развития той или иной человеческой общности с учетом накопленных знаний, традиций и т. п., опыт реформ 1990-х годов показал, что этот фундамент современной России не очень надежен.

Социологи отмечают также суженную мотивацию деятельности постсоветского человека. Например, исследования в Белгородской области показали, что при предоставлении крестьянам возможностей расширения деятельности (включая землю, беспроцентные ссуды, возможность самореализации и т. п.) мотивировать их оказалось нечем (Хисамова 2000). Каждый второй из опрошенных сказал, что ему не нужен туалет в доме, 60 % опрошенных не хотели расширять свое хозяйство, столько же открыто заявили, что не считают воровство зазорным. Налицо пассивность, минимизация потребностей, неопределенно-мечтательные надежды, что все как-нибудь само собой улучшится. Причем чем беднее человек, тем больше уклонение от активности, и наоборот. Только 5 % были готовы к той или иной предпринимательской деятельности, но прогнозировали негативную реакцию окружающих и не решались взяться задело. З.И. Калугина отмечает, что в сельской местности еще не произошел переход от традиционного и ценностно-рационального поведения (по терминологии Макса Вебера) к целерациональному, преобладающим мотивом которого становится достижение определенных экономических целей (Калугина 2001:63).

Психологические ограничения населения особенно видны в тех районах, где развита аренда колхозных полей частниками, например, в Ставрополье или в Саратовской области. Почему местные жители в большинстве своем не пробуют арендовать эти поля для производства товарной продукции, хотя и местная администрация, и сами предприятия всячески поощряют их к этому (снижается арендная плата, предоставляется техника и т. п.)? Почему рискуют заниматься этим мелким бизнесом в основном мигранты, да и то нерусские, и еще молокане с их почти протестантской этикой, а местные жители подрабатывают у них на прополке за мизерную плату? На наш взгляд, срабатывает суженность мышления, которая ограничивает имеющиеся возможности выбора.

Однако мы не настаиваем на этой гипотезе, которая, безусловно, нуждается в дополнительном подтверждении. По словам Г. Родионовой, «чтобы людям захотелось рискнуть, они должны располагать чем-то сверх жизненно необходимого. Бедные не хотят конкурировать: они стремятся выжить одним колхозом» (Родионова 2004: 100).

По мнению В.А. Пуляркина, основной водораздел в сельском менталитете виден именно на линии «крестьянство – фермерство». Крестьянину свойственна ориентация на самодостаточность, экономическую замкнутость (Экономическая география 2003:211). Здесь в качестве мощного ресурса выступает традиция. Риск для крестьянина допустим лишь в тех пределах, которые не ведут к подрыву самого бытия семьи из-за неурожаев и других неудач. Фермер, наоборот, вынужден избегать излишнего консерватизма, так как инициатива и нововведения дают ему шанс снизить издержки производства. Фермеры должны обладать хорошей профессиональной подготовкой и высоким образовательным уровнем. Именно поэтому в России самые удачливые фермеры – это специалисты и руководители бывших колхозов, имеющие и аграрное образование, и опыт руководящей работы. Можно сказать, что главное – не формальное, а реальное – различие между хозяйствами населения и фермерами состоит в том, что у хозяйств населения преобладает адаптивное, приспособительно-пассивное поведение, а у настоящих фермеров – активное рыночное.

Переход от личного подсобного хозяйства к фермерству – это не только проблема земли, собственности и т. п. Это шаг от несвободы к свободе. Психология выживания не предполагает свободы действий, а следовательно, не ведет к развитию (Сен 2004; Хуей Цинь 2003).

Тем не менее 20 лет с начала перестройки не прошли даром. Социологи и психологи отмечают ясно выраженную в последние годы тенденцию к индивидуализации ценностей, ослаблению патерналистских установок, росту ориентации людей на собственные силы, рационализации поведения (Дилигенский 2000:413; Заславская 2003:88). Так, Г.Г. Дилигенский выделяет три типа возникающего в России индивидуализма: 1) вынужденный, 2) конструктивный, связанный с проявлением личной инициативы, 3) асоциальный, характерный преимущественно для молодых поколений и отличающийся высоким уровнем автономии личности и противопоставлением общественным нормам собственных правил (Дилигенский 2000:414).

3. Калугина также отмечает, что 35 % опрошенных ею в Новосибирской области уже не ждут манны небесной, а считают, что «сами должны делать свою судьбу и жизнь» (Калугина 2001:161). Более половины опрошенных в ходе этого исследования ответили, что в жизни человека все зависит как от него самого, так и от внешних обстоятельств. А на вопрос: «На кого или на что Вы рассчитываете в улучшении своей жизни?» – 63 % ответило: «Только на себя, на свою активность».

Таким образом, некоторые сдвиги в мировоззрении большинства жителей просматриваются. Однако понимать еще не значит делать. Отношение к земле наглядно выявляет и экономические и ментальные ограничения и трудности выхода за рамки индивидуального частного хозяйства. Показательны ответы подмосковных жителей на вопросы наших анкет о частной собственности на землю. Сочетание типичных ответов на два вопроса: «Кому должны принадлежать сельскохозяйственные земли?» и «Нужна ли частная собственность на сельскохозяйственную землю лично вам?» – кажется парадоксальным. Люди убеждены, что сельхозугодья в принципе должны принадлежать государству (30 % опрошенных) или колхозу (тоже 30 %), но тем же самым респондентам частная собственность на сельскохозяйственные земли нужна. Дело в том, что сельскохозяйственные земли вообще и приусадебная земля – понятия для крестьян разные. Отвечая на второй вопрос, они видят свой кровный участок у дома, которым и ограничено их представление о доступной и дорогой ему земельной собственности. Лишь каждый четвертый думает, что сельхозугодья должны принадлежать крестьянам и фермерам (остальные затруднились ответить). Эта четверть, видимо, и составляет ту часть сельского населения Подмосковья, которая готова к самостоятельной деятельности.

Но есть и еще один фактор, связанный с неразвитостью правового мышления сельских жителей. Долгое отсутствие частной собственности и деление земель в умах людей на «мою», «ничейную», которой все пользуются, и «чужую», которой пользоваться нельзя (см. раздел 3.2), привели к возникновению особого культурного феномена – люди присваивают то, чем пользуются, не заботясь, кому это принадлежит.

Это феномен псевдохозяина, по определению А. Высоковского (2002: 165). И только в районах дефицита земель люди начинают понимать реальное содержание собственности (см. раздел 5.6).

Существует и глубокое недоверие крестьян по отношению к государству. Катастрофы, которые пережила деревня в XX веке, последствия коллективизации и хрущевских реформ, связанные с урезанием личных огородов, это недоверие только укрепили. Длительное противостояние маленького человека и государства выработало стойкое недоверие людей к любым действиям властей. А с другой стороны, именно это противостояние научило крестьянина приспосабливаться и неофициально реализовывать свои интересы в рамках навязанных государством отношений. Так, опросы в Псковской области показали, что три четверти крестьян попросту боятся фермерского статуса, так как не верят властям, не уверены в прочности современной власти и слишком хорошо помнят раскулачивание (Прауст 1998:55).