Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова?

Я не уверена, что увиденное мною во время путешествий в самых разных районах России не может быть воспринято как восточный вариант европейской системы мелкого хозяйства, пусть и имеющий отчетливо русскую специфику. Как и их европейские сельские «коллеги», российские мелкие хозяева располагают большим или меньшим капиталом, их связи бывают прямыми или опосредованными другими институтами. Они занимают то же положение в иерархической структуре рабочей силы, что и в Европе, и так же находятся в сильной зависимости от политики государства.

По моему мнению, для практики неважно, как мы называем эти небольшие хозяйства – крестьянскими, хозяйствами населения или личными подсобными, это существенно лишь для теории, для ученых. На самом деле проблема состоит в том, что государство отделяет эти хозяйства от других в отдельный класс и придумывает для него специфические законы и правила. Этот подход не только напоминает мне Советский Союз, когда такие классификации были важны для поддержки порядка, но и дореволюционную Россию, где крестьянство и частный аграрный сектор имели разные права и возможности использования земель. Современное законодательство, касающееся хозяйств населения, конечно, намного лучше прежнего. Но для основной массы хозяев это не так важно, поскольку оно и сегодня препятствует развитию тех из 35 млн. держателей маленьких участков, у кого хватает энергии и пред-принимательной активности для товарного производства. Действия этих мелких хозяев в таких условиях могут быть охарактеризованы как «инволюция», т. е. усложнение деятельности и системы в целом, препятствующее ее развитию. Примером могут служить луховицкие огуречные участки с их высокой трудоинтенсивностью и отсутствием технологического развития. С другой стороны, доказательством того, что хозяйства населения в России не могут считаться чем-то диаметрально противоположным хозяйствам западным, является то, что все эти разные типы деятельности обладают и совершенно разной сущностью, объединяемой лишь общим именем. Это легко подтвердить, сравнивая, например, сельское население северной России, которое не могло бы жить без собственного производства натуральных продуктов и использования лесов для сбора грибов и ягод, и хозяйства крестьян, которые выращивают овощи для продажи в крупных городах, а также горожан, которые растят свои овощи на крошечных пригородных участках – естественно, для своего собственного стола.

Если же мы говорим, что не все мелкие хозяйства в России похожи на мелкие европейские фермы, то должны доказать, что явления, наблюдаемые в России, уже исчезли в Европе или могли там быть, но из-за иных физико-географических условий никогда не существовали.

Так, в Европе исчезло самообеспечение населения продуктами как таковое. Уже целое поколение в Англии потеряло навыки наших матерей и бабушек варить джемы и консервировать фрукты. Когда-то и наши зерновые фермеры выращивали овощи для себя, вместо того чтобы, как сейчас, покупать их в магазине. И всего 50 лет назад огород и свинарник являлись неотъемлемой частью любого шахтерского поселка.

Были распространены, но практически исчезли в Европе хозяйства, подобные российским малым натуральным хозяйствам, расположенным на периферии нечерноземных земель и таежных лесов. Будущее таких хозяйств зависит от того, останется ли на периферии экономически активное население. Без социальной поддержки малых хозяйств процессы депопуляции в российской периферии не остановить, и многие традиционные формы хозяйствования исчезнут. В Европейском Союзе поддержка малых хозяйств в маргинальных районах осуществляется, скорее, по социально-культурным, «эстетическим» мотивам, как, например, в случаях с крофтами в Шотландии и отгонным животноводством в Альпах.

Рыночная ориентация экономики в Европе, хотя и с большой долей государственного регулирования, все же привела к исчезновению натуральных растениеводческих хозяйств. То же самое можно сказать об отгонном животноводстве. В России, наоборот, наиболее яркие формы личных подсобных хозяйств мы встречали в сухих периферийных районах в бассейне Волги и на северных склонах Кавказа, где воссоздается частное экстенсивное животноводство, которое к тому же зависит от этнического состава населения. Но пока не ясно, может ли активизация частного скотоводства на кошарах Саратовской области и Ставропольского края восприниматься как возрождение местного традиционного животноводства или оно пойдет по пути американских или австралийских ранчо.

Возможно, я преувеличиваю значение некоторых общих закономерностей развития сельского хозяйства России и Западной Европы.