Особый вопрос –
При этом распространенность воровства не зависит от уровня жизни людей. Из чего авторы делают вывод, что здесь мы имеем дело не с материально-экономической, а социокультурной проблемой, принятым порядком вещей, который не является феноменом нового времени, а передается из поколения в поколение.
Объемы воровства проясняются лишь после того, как его пресекают. Например, в НПО «Пойма» в Луховицком районе Московской области держателям коров всего два-три года тому назад официально выписывали 400 т комбикорма в год, а когда красть его стало трудно (не скажем «невозможно»), на то же частное стадо стали выписывать 3000 т. Многие работники «Поймы», признавая в директоре хорошего хозяина, все равно жаловались: «Плохой человек. Фермы огородил, корма не возьмешь». Некоторые предприятия негласно признают некоторую «норму» уносимого и начинают борьбу с воровством, если она превышена (Никулин 1999).
По нашим наблюдениям, отношения между коллективным и индивидуальным укладами в 90-х годах стали яснее, прозрачнее. Степень этой прозрачности зависит от состояния агропредприятия. Чем крепче его позиции, тем чаще оно пытается строить отношения с индивидуальными хозяйствами на экономической основе (поставка кормов по определенным ценам, выдача техники за плату и т. п.) – вместо разворовывания и разбазаривания колхозного добра, всякого взаимного шантажа и жульничества. Таким образом, расцвет полукриминальных отношений в сельском хозяйстве в настоящее время связан не с самим сельским хозяйством и тем более не с развитием частного хозяйства, а с общим уровнем депрессивности предприятий в той или иной местности.
Специализация коллективного и индивидуального хозяйства и востребованность колхозов населением
Колхозы особенно нужны там, где люди держат много скота, и там, где их помощь необходима при вспашке земли под картофель или овощи, выращиваемые в открытом грунте. В районах тепличного овощеводства колхозы не нужны хозяйствам населения и быстрее разваливаются.