Неизвестные байки старого Петербурга

Около ста лет назад один весьма состоятельный и высокопоставленный горожанин решил, что Петербургу не хватает слона. Истратив немалые средства, сей господин, имя которого, увы, так и осталось неизвестным, подарил роскошное животное саду при Народном доме. Слону был построен специальный домик, его оформили на полный казенный пансион — предполагалось, что кормить животное будут отборными продуктами. Горожане слонов посмотреть всегда любили и толпами валили полюбоваться на гигантского зверя. Но вскоре с ушастым экспонатом стало твориться что-то неладное. Дело в том, что прокорм животного поручили людям, далеким от любви ко всему живому, но страшно охочим за казенный счет пополнить свой кошелек. Поэтому деньги государственные, на которые полагалось набивать слоновью пасть всякими вкусностями, получатели бессовестно забирали себе. Несчастному животному ни копейки не оставалось. Слон, попав на такую жестокую диету, начал худеть и реветь от голодной тоски. Его «кормильцы», служители сада, к стонам бедняги были глухи, а зрители только радовались и после рассказывали знакомым о замечательном слоне, который трубит, не переставая, совсем как у себя в саванне.

Слона между тем уже ничто не интересовало, кроме еды. Мучительный голод просто довел гиганта до исступления, он был готов есть все, что угодно, но вокруг были одни опилки да прочие несъедобные вещи. И надо же так было случиться, что как-то утром к слоновьему вольеру пришел местный маляр. Он решил покрасить стоявшие вокруг жилища гиганта скамейки. Но прежде чем начать свою малярскую работу, решил он сходить подкрепиться, а краску оставил у вольера. Увидев, как в ведрах плещется что-то аппетитно-зеленое, а из них торчат не менее привлекательные кисти, слон оживился. Несчастное животное решило, что пытка голодом наконец-то окончена и ему принесли поесть.

Едва маляр скрылся из виду, слон дотянулся до ведер и перенес их к себе. Аккуратно вынул кисти и залпом осушил одно ведро, а потом и другое. Краска, надо сказать, была отменная: зеленая, ядовитая, замешанная на мышьяке. Слон и понять не успел, что же такое он проглотил, как тут же скончался. Но история с «народным элефантом» на этом не закончилась…

Служители сада, увидав бездыханное тело, конечно, расстроились, но вовсе не из-за безвременной кончины животного. Слон он слон и есть — тварь бессловесная хоть и большая, а людям дальше жить. Грусть вызывала перспектива остаться без слоновьего пансиона, к которому его смотрители уже успели привыкнуть. История умалчивает о том, как им удалось мертвого гиганта спрятать, но доподлинно известно, что еще года два бывшие слоновладельцы регулярно получали деньги на пропитание умершего. Что же до освободившегося вольера, то его переделали — вот уж загадочная русская душа! — в музей… севастопольской славы и отнесли на окраину сада, чтобы никто о слоне и не вспоминал.

Голубей — гурманам, лягушек — докторам

Во все времена несладко жилось при людях всяким зверям и птицам. Чуть только почувствует человек запах денег, и вся любовь к тварям божьим улетучивается в один момент. Сотню лет назад, например, нависла серьезная угроза гибели петербургских голубей — весь город занялся отловом сизарей.

Как всегда, виноватой оказалась заграница, — тамошние гурманы полюбили блюда из голубятины. Петербуржцы дружно откликнулись на появившийся спрос. Отловленных голубей отвозили большими транспортами, причем товар этот был недешевый — сизари стоили столько же, сколько и рябчики с перепелами.

При этом предприимчивые питерские ловцы голубей пускали в дело бедных птиц буквально до последнего перышка. После отправки мяса за границу оставались крылья, ноги и головы, их продавали по 10–15 копеек за «комплект» переработчикам перьев, более мелкое перо шло на продажу набивщикам подушек и перин.

В общем, доходное было дело, и десятки «предпринимателей» не на шутку увлеклись голубиной охотой. Ранним утром на петербургские улицы одновременно с еще сонными птицами выбирались мрачного вида личности с сачками. Ловцы подкрадывались к стае и ловко взмахивали сачком. Отдельные виртуозы ловили по три штуки за раз. Добыча тут же переправлялась в объемный мешок под пальто, и охота продолжалась. Пройдя две-три улицы, голубиный охотник набирал до 40 птиц и потом отправлялся их продавать. Жители Петербурга возмущались невероятной жестокостью ловцов, которые запихивали в мешки живых птиц, обрекая последних на мучительную смерть. В общем, «Гринписа» не было на этих варваров.

Тогда же, сто лет назад, посетители Николаевского вокзала могли наблюдать чудную картину. На платформу выгружался уже немолодой человек с бесчисленным количеством клеток, бочонков и ящиков. Весь его багаж нестерпимо вопил, пищал, квакал, заглушая шум поездов. Удивительным гостем был некий господин Белясовский, а привозил он в город лягушек и морских свинок для опытов.

Товар Белясовского шел нарасхват. Его постоянными клиентами были все известные петербургские ученые и доктора, Военно-медицинская академия и Институт экспериментальной медицины.