Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты

Бухает выстрел из базуки. Глебски инстинктивно пригибается. Снаряд ударяет в крышу над его головой. Грохот взрыв; горящие обломки и кирпичные осколки разлетаются в стороны. Из вертолета слышится грубый хохот, затем винты начинают вращаться, нарастает гул, вновь поднимается снежна пелена, и вот уже, поднявшись над нею, вертолет косо уходит прочь, скользя невысоко над долиной.

Отряхивая с плеч кирпичную крошку, Глебски возвращается в холл. Симонэ, опираясь на винтовку, поднимается на ноги у окна. Дю Барнстокр сидит возле стойки бара на корточках, прикрывая голову руками. И слышится приглушенный вой Хинкуса: «Выпустите меня! Выпустите! Я не хочу гореть! Откройте!»

— Всех в подвал, — хрипло говорит Глебски. — Дю Барнстокра, женщин, Хинкуса — всех!

— Неужели у этих мерзавцев и напалм есть? — бормочет Симонэ.

— Всё у них есть… — нетерпеливо произносит Глебски. — Вы знаете, где подвал?

— Знаю…

— Вот вам ключ… — Глебски роется в кармане, бормоча ругательства, достает ключ, протягивает Симонэ. — Выпусти этого дурака, отведите… А я приведу Мозеса… Симонэ хватает ключи и устремляется за одну портьеру, а Глебски идет за другую. Он входит в номер Мозеса.

— Мозес, — угрюмо произносит он. — Слушайте, Мозес… Он замолкает, вглядываясь. Мозес по-прежнему в страшно неудобной позе лежит на диване. Запухшие веки его сомкнуты, рот жутковато сполз на сторону. Едва слышно он сипит:

— Всё… Конец… Потом, когда-нибудь… еще… когда-нибудь…

И на глазах у пораженного Глебски происходит нечто странное, страшное, поразительное. Грузная фигура Мозеса начинает таять. Она уменьшается в объеме, уплощается, теряет очертания. И вот уже лежит на диване большая смятая тряпка вместо старомодного костюма, торчат из нее сморщенные тряпки вместо рук, и жутко желтеет смятая тряпка с пустыми дырами на месте глаз и рта там, где только что было лицо. И отдельно от всего валяются на полу пустые ботинки.

Глебски, пятясь, выходит из номера, плотно прикрывает дверь. Когда он возвращается в холл, там пусто, только стоит у бара Симонэ и пьет что-то спиртное прямо из горлышка.

— А где Хинкус? — тупо осведомляется Глебски. Симонэ машет рукой.

— Он как с цепи сорвался. Вцепился в дю Барнстокра и уволок его вон…

— Куда?

— Ну, куда? Туда, на снег…

— Дурак… Наверное, до сих пор считает, что дю Барнстокр — это и есть Вельзевул. Пошли наверх, надо прогнать в подвал женщин…

— А Мозес?

Глебски, не ответив, начинает подниматься по лестнице.

— Что Мозес? — орет ему вслед Симонэ.

— Мозеса больше нет, — бросает Глебски, не оборачиваясь.

Он поднимается на второй этаж, идет по коридору к железной лестнице, ведущей на крышу. Проходит мимо двери в номер Олафа — дверь перекосило взрывом, видны огромные неподвижные ступни мертвеца. Под железной лестницей Глебски останавливается.

— Брюн! Кайса! — кричит он.

Ответа нет. Что-то с хрустом ломается у него под каблуком Он опускает глаза. На полу — раздавленные очки Брюн. Тогда он начинает поспешно взбираться по железным ступенькам. Грубой деревянной двери больше нет. Ее вынесло с петель и отбросило в сторону. В стене павильончика — зияющий пролом, пол усеян осколками стекла. И на полу лежат два теле Брюн и госпожа Сневар, и тени от расщепленных досок крыши, колеблемых ветерком, колышутся на их мертвых лица; Глебски опускается возле них на корточки, осторожно касается кончиками пальцев щеки госпожи Сневар, отдергивает руку затем приглаживает ее растрепавшиеся волосы. Озирается.

Лицо у него каменно-спокойное. Взгляд его останавливается на пулемете, который взрывом отбросило к выходу из павильончика. Пулемет снаряжен и готов к стрельбе, лента змеей раскрутилась по полу, придавленная мертвыми телами. Глебски принимается осторожно освобождать ее, очень осторожно, словно боясь разбудить мертвецов. Он сматывает ленту на локоть одной руки и прислушивается к нарастающему гулу винтов вертолета.

Он устанавливает сошки пулемета на край пролома, тоже очень осторожно и аккуратно, словно готовится к призовой стрельбе.

Гул усиливается, черное тело вертолета растет на фоне пронзительно-синего неба.

Глебски целится. В прорези прицела и на мушке — охваченное стальным переплетом ветровое стекло кабины. Белые пятна лиц за ветровым стеклом. Одно-единственное лицо, ясно отчетливо видимое, — нагловатое, с усиками, с челкой на низком лбе. И Глебски нажимает на спуск.

Долго, бесконечно долго гремит очередь, сматывается, втягивается в магазин лента, градом сыпятся стреляные гильзы.

И огромная туша вертолета со всего размаха врезается в крышу отеля «У Алека Сневара».

Слепящее желтое пламя взрыва, тугие струи дыма, затем — алое всепожирающее пламя напалма… Все трещит, грохочет, рушится… И вдруг столб иссиня-белого пламени, затемняющего свет солнца, взлетает над долиной, и чудовищный грохот потрясает далекие мутно-сизые скалы…

* * *

Громадная яма на том месте, где стоял отель, а вокруг — на гектары раскинулись неопрятные языки копоти. Люди в форме копошатся в яме и вокруг, взлетают и садятся вертолеты, сползаются к яме бульдозеры и экскаваторы.