Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1963-1966 г.г.

Как мы увидим, этот взгляд Немцов берет в дальнейшем за основу при рассмотрении повестей Стругацких.

Немцов с сожалением признает, что «за исключением некоторых книг И. Ефремова и немногих других авторов, изображение этого завтра вряд ли удовлетворит любознательных читателей». При этом он не замечает, что в значительном числе случаев авторы и не ставили перед собой этой трудной и неблагодарной задачи.

<…>

Фантастический допуск в произведениях этого рода служит лишь для того, чтобы более выразительно рассказать о чувствах и мыслях современного человека. При этом фантасты далеко не всегда переносят действие в будущее — они делают так лишь в тех случаях, когда этого требует природа допуска. Но даже тогда, когда действие перенесено в будущее, смотреть на произведение, как на попытку заглянуть в завтрашний день часто значит обречь себя на полное непонимание автора.

Статья Немцова может служить наглядным примером подобной ошибки. Немцов упрекает авторов «Далекой Радуги» в том, что основной конфликт повести не характерен «для гуманизма завтрашнего общества». Возможна ли в будущем такая ситуация, когда на далекой планете окажется всего один звездолет, способный вместить лишь одну небольшую часть населения экспериментального полигона? Испытают ли наши потомки затруднение, решая, кого спасать: ученых-физиков или детей? Эти вопросы не имеют никакого значения для существа повести. Она посвящена вечной проблеме ценности человеческой жизни. Этой проблеме посвящены роман «Преступление и наказание», трагедия «Гамлет» и многие другие произведения мировой литературы.

Упрекать писателя-фантаста в том, что конфликт его произведения не характерен «для гуманизма завтрашнего общества» не менее странно, чем упрекать баснописца в том, что способность к членораздельной речи не характерна для описываемых животных.

Другой пример. Рассматривая повесть «Трудно быть богом», Немцов упрекает авторов в том, что их герои, прилетев на планету, где общественные отношения носят фашистский характер, не принимают радикальных мер по «исправлению» населения планеты. Герои повести, однако, считают, что осуществить такую «массовую гипноиндукцию» означало бы, по существу, «стереть это человечество с лица земли и создать на его месте новое». По поводу этого можно было бы развернуть дискуссию, которая, тем не менее, имела бы очень отдаленное отношение к повести. Смысл ее не в изображении гуманизма людей будущего: она рассказывает о борьбе против фашизма. Ее можно поставить в один ряд с лучшими реалистическими произведениями, посвященными этой теме.

Мысль о том, что научно-фантастическая литература этого рода отличается от реалистической только применяемыми в ней изобразительными средствами, высказывается, конечно, не впервые. Тем не менее, взгляд на научную фантастику как на «современное пророчество» всё еще широко распространен. В статье Немцова этот взгляд находит крайнее выражение, так как Немцов ждет от фантастов описания такого будущего, о котором мы мечтаем, такого общества, в котором коммунизм уже окончательно восторжествовал.

Сравнение научной фантастики с пророчеством существенно обедняет этот жанр. <…>

И еще один неопубликованный в то время отклик на статью Немцова — письмо известной переводчицы Норы Галь.

ИЗ ПИСЬМА Н. ГАЛЬ В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «ИЗВЕСТИЯ», 20 ЯНВАРЯ 1966

Уважаемые товарищи!

Вам пишет читатель, который любит нашу фантастику и следит за нею. Совсем не уверена, что Вы дадите мне возможность печатно ответить на опубликованную Вами 18/1—66 г. статью Вл. Немцова «Для кого пишут фантасты?», но не написать не могу. Статья эта глубоко меня возмутила.

Критику может нравиться или не нравиться та или иная книга, манера и стиль того или иного автора — это дело вкуса. Не надо только писать прямую и очевидную неправду, не надо передергивать.

О повести бр. Стругацких «Трудно быть богом» в статье читаю: «…некоторые действующие лица объясняются на таком фантастическом жаргоне: „Выстребаны обстряхнутся и дутой чернушенькой объятно хлюпнут по маргазам… Марко бы тукнуть по пестрякам“». Выдернув из контекста эту цитату, критик иронически добавляет: «Да, современным стилягам впору переучиваться».

Но ведь у Стругацких в том и соль, что два бандита — один от уголовщины, другой от политики — нарочно совещаются о тайной операции на воровском жаргоне, чтобы их не поняли, если подслушают! Это совершенно ясно. Привести и прокомментировать эту цитату с таким расчетом, чтобы человек, который повести не читал, вообразил, будто ее герои вообще разговаривают на таком тарабарском языке, — прямая передержка! И при чем тут стиляги? Так можно слова и мысли любого мерзавца и негодяя из любой книги приписать самому автору! Малопочтенный метод критики.