С Коптевым небольшое недоразумение. Неужели я просил тебя послать рукопись в «Знание»? Это же Нина Беркова просила хорошую рукопись для Детгиза на будущий год. Ну ничего, я попробую выкарабкать ее оттуда. Надо было слать ее прямо мне. И еще надо прислать мне рукопись Ларионовой. Шибко надо. Всё это сейчас позарез надо. Возня здесь скрытая и открытая, началась зверская конкуренция между издательствами, а рукописей хороших нетути. Всё, что есть хорошего, проси слать мне. Только предварительно знакомься сам, а мне посылай лишь то, что я могу подкрепить твоим авторитетом.
Рад, что Лем тебе нравится. А что касается идей — слушай, а нет ли чего-то неприличного в том, что мы нагло требуем от автора идей? А ему хочется просто написать, отвести душу — безо всяких идей. Вот вчера на обсуждении выступил один начальник какой-то лаборатории и объявил, что лучшая вещь Стругацких — это «Страна багровых туч». Ну что ты будешь делать? Впрочем, чихать.
Что до «ПкБ» (повествования до дрожи интересного, как пишет один японский журнал), то я полагаю, мы должны включить его в сборник «ХВВ» на 65 год, вот так-то. Всё там будет аккуратно, в одной кучке — ХВВ, ПкБ и повесть о глупой планете. Листов на двадцать в целом. Кстати, о глупой планете. Юра Манин — он у меня был на днях — дал хорошую идею: мы говорили о возможных негуманоидных формах разумной жизни, он предавал анафеме идею Колмогорова о разумной плесени и выдвинул такую форму: мозг отдельный, а полуразумные эффекторы, управляемые мозгом на расстоянии, отдельны. И вот эти-то эффекторы, оторвавшиеся от связи с мозгом, тамошние гуманоиды и приспосабливают к домашней работе. По-моему, это может получиться забавно.
Ты меня прости, но я как-то сейчас не думаю о ХВВ, а лезет мне в голову небольшая, листа на четыре, приключенческая повесть «Служба на Пандоре», о работниках СИБ во главе с Полем Гнедых. И туда вставить целиком рассказ о «Первых людях на первом плоту» — планета огромная, совершенно неосвоенная, вот они из-за океана и осваивают новые материки, а о них никто ничего не знает, и приключения всякие. И психологии в меру. И разнообразие моральных обликов того времени — почему люди не-специалисты устремляются охотиться на тахоргов. А ХВВ мы напишем своим чередом, ты не думай, смачно и не торопясь.
Вот теперь основная проблема. Когда же мы встретимся? И не пора ли тебе, член Союза писателей, подумать о профессионализации? Это бы во многом облегчило проблему встреч. Мы бы могли работать в Переделкине, в Комарове, в Малеевке хоть всю зиму, наезжая на день-другой в город и не мучая маму. Но это, конечно, только после Президиума, а вот когда мы встретимся в следующий раз? Когда ты переезжаешь? Необходимо ли мое присутствие при твоем переезде? Одним словом — когда? Я полагаю, что смогу быть с тобой в любой день после первого марта. Подумай, посоветуйся с мамой и отпиши. То есть очередное письмо пиши сразу же, а об этом посоветуйся и отпиши. Уже хочется работать.
Толя Днепров ведет себя так, что писать о нем не хочется. Потом расскажу. Север и все остальные шлют приветы. Всё.
Привет всем, целую, твой всегда друг и соавтор [подпись]
Р. S. Давеча зашел к Беле. Сидит над нашей рукописью и, ругаясь, вычеркивает упражнения корректоров в пунктуации. Первую верстку получим, видимо, в конце марта.
И в Союз Писателей нас в конце концов (промытарив два года) приняли. Сохранилась легенда, как это произошло. Кто-то из наших лоббистов пожаловался на ситуацию тогдашнему председателю Ленинградской писательской организации, Александру Андреевичу Прокофьеву — знаменитому «Прокопу», поэту и начальнику, очень, по-своему, недурному мужику, поразительно похожему и манерами, и даже внешностью на Никиту Хрущева. Прокоп выслушал и спросил: «Ребята-то неплохие? А? Ну, так давай их ко мне, сюда, у меня и примем». И мы были приняты. В Ленинграде, но не в Москве.