Неизвестный Андропов

Были, конечно, и совершенно иные высказывания. Об Андропове писали как о «жестоком убийце докучливых диссидентов», «палаче Будапешта», «первоклассном шпионе», «изобретателе психбольниц как каторжных тюрем», «эксперте по дезинформации» и т. п., то есть как о человеке, от которого ни Западу, ни Советскому Союзу не приходится ждать чего-то хорошего. Некоторые политологи рассматривали приход Андропова к власти как приход к власти КГБ, как реванш этой организации за ту решительную реформу, которую провел еще Хрущев, поставивший органы безопасности под жесткий контроль партийного руководства. Андропова оценивали как убежденного, а главное, дееспособного и компетентного сталиниста, который сумеет преодолеть развал, допущенный «размазней-сталинистом» Брежневым.

Из этих оценок вытекали самые мрачные предсказания, что страна стоит на пороге нового массового террора, что репрессии, которые КГБ проводил в брежневские времена, были только «репетицией» грядущей политической, идеологической и интеллектуальной инквизиции. Немецкая консервативная газета «Вельт» опубликовала статью «близкого знакомого» Андропова, который, однако, просил не раскрывать его имени. Главное внимание в этой стать уделялось национальности, или этническому происхождению, Андропова. Автор утверждал, что «линия отца» Юрия Владимировича происходит из России и Украины, а «линия матери» отражает смешение народов Кавказа, и прежде всего кавказских евреев, армян и азербайджанцев. Андропов, по утверждению автора, вырос не в европейских, а в азиатских традициях, под влиянием мусульманства и греческой ортодоксии. «Он не имеет приверженцев в русской части коммунистической партии. Лишенный теплоты русского человека, этот эксперт по тайным службам не имеет будущего. Вряд ли он останется у руководства больше одного года»[239].

На похоронах Л. И. Брежнева внимание большей части западных наблюдателей было обращено не на гроб с телом покойного и не на отношение советских людей к его смерти, а на каждый шаг, слово или жест нового советского лидера. С удивительной точностью сбывалось предсказание американского биографа Брежнева Д. Дорнберга, который за много лет до смерти своего героя писал: «При правлении Брежнева СССР регрессировал как в культурном, так и в интеллектуальном отношении, а также в рамках человеческой свободы… Все это было связано и привязано к возбужденному протесту и инакомыслию, единственной реакцией на которые у Брежнева были репрессии… Хрущев, какими бы ни были его мотивы, по крайней мере поддерживал надежду на такое общество, в котором граждане смогут дышать более свободно, служащие смогут проявлять инициативу, не боясь последствий, может быть установлено согласие между партией и народом, а власть режима сможет в какой-то момент опираться скорее на законность и доверие, чем на страх. Брежнев убил эту надежду… Советский Союз, который он оставит после себя, будет бесконечно более унылой страной, чем та страна, которую он нашел в начале своего правления.

День спустя после падения Хрущева один американский гость сообщал из Москвы, что глаза его знакомой из Интуриста были красными от многочасовых горьких рыданий. Хрущев, объяснила она ему, освободил ее семью от тюремного лагеря Сталина в середине 50-х годов. Но кто будет плакать, когда Леонид Ильич Брежнев сойдет с политической сцены?»[240]

Комментируя похороны Брежнева, на которых никто не плакал, кроме жены, дочери и Андрея Кириленко, русская эмигрантская печать вспоминала слова Н. Гоголя из «Мертвых душ»: «И вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг, и много напишут всякой всячины… а ведь если разобраться хорошенько, так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови».