Неизвестный Берия. За что его оклеветали?

Хрущев держался из последних сил, чтобы не выдать себя ни словом, ни жестом. Пока никто ни о чем не догадывался – и Сталин, и Берия безусловно верили Никите и совершенно откровенно обсуждали с ним все свои планы. Берия почти каждый день советовался с Хрущевым, кого назначит на тот или иной пост в объединяемом министерстве, Никита уже дважды ужинал допоздна у Лаврентия, и Берия совершенно искренне обсуждал с ним свое видение положения. Он пока считал, что заговор идет из еврейской среды, и Хрущев умело и ненавязчиво поддерживал в Берии это заблуждение. Но сколько это заблуждение будет длиться? Как только Берия вникнет в конкретные дела, как только за допросы возьмутся подобранные и руководимые им следователи, то что останется от «еврейского заговора»? А непонятная смерть Жданова останется, а сокрытие ее Абакумовым останется, и сколько времени потребуется Лаврентию, чтобы вспомнить о том, что в МГБ есть яды скрытого действия, и что отвечает за их хранение и использование Огольцов? Надеяться Хрущеву было не на кого – надеяться можно было только на себя.

– Черный ворон, что ты вьешься над моею головой? – губы Никиты начали машинально и шепотом выводить замысловатый мотив этой подходящей его настроению песни.

«Спасти себя могу только я сам! – принял решение Хрущев, и тут же себя поправил. – Нет, спасти дело Ленина, спасти великую партию большевиков, могу только я!»

– …Ты добычи не дождешься – черный ворон, я не твой! – уже более решительно продолжил Никита шептать мелодию.

«Все, все против Сталина и его реорганизации партии, и все боятся его, никто и слова не пикнет. Пидарасы! – в охмелевшем мозгу Хрущева вспыхнула ненависть к товарищам по партии. – Хрущев для них дурак, а как доходит дело до главного, то никого кроме Хрущева и нет!» Перед глазами Никиты вдруг всплыл образ Сталина, с укоризной глядящего на Хрущева. Никита решительно налил себе еще полстакана, снова опрокинул содержимое в рот и зло закончил напевать:

– …Старый ворон, я не твой!!

Утром, под предлогом сбора характеристик на работников МГБ он вызвал в ЦК Огольцова.

– Мне нужно то лекарство, которое вы показывали мне в Киеве.

– Много? – чуть запнувшись, и с нескрываемым удивлением поинтересовался Огольцов.

– Пару ампул. Вечером принесете характеристики на начальников управлений МГБ Среднеазиатских республик… Ну, и это лекарство.

– Сделаю! – Огольцов смотрел на Никиту со смесью страха и уважения.

В те годы длительность рабочей недели была 41 час при шести днях работы. То есть с понедельника по пятницу работали по 7 часов в день, а в субботу – 6 часов. Но график работы высших органов власти был своеобразен. Рабочий день начинался в 9.30, а заканчивался для рядовых сотрудников в 20.00, а для министров и выше – в 24.00. (Но у министров был трехчасовый обеденный перерыв с 17.30 до 20.30). Однако в субботу рабочий день для всех был коротким и заканчивался в 17.00. И в субботу 28 февраля Сталин решил пригласить к себе на ужин Берию, Хрущева и Маленкова, чтобы предварительно обсудить вопросы, которые будут решены на заседании Президиума ЦК КПСС в понедельник 2 марта. Комендант Ближней дачи Орлов был на выходном, и Сталин вызвал его, дежурившего помощника Лозгачева.

– К 20 часам подготовь небольшой ужин на четверых человек, можно без затей… – тут Сталин вспомнил, что гости, скорее всего, приедут прямо из рабочих кабинетов, а Хрущев любил есть сытно, – впрочем, – добавил Сталин, – всего должно хватать. На десерт можно какой-нибудь торт к чаю… пусть повар испечет «Наполеон» – у него хорошо получается.

– Спиртное? – напомнил Лозгачев.

– Дай нам сока бутылки по две.

Сталин молодое грузинское вино «Маджари» называл соком из-за его малой крепости.

Хрущев ехал на дачу Сталина со спокойной решимостью, которой он сам поначалу удивился, а потом вспомнил, что такое с ним было и на фронте, когда стремление выполнить боевую задачу и осознание того, что бояться бессмысленно, глушит страх. В правом кармане его просторного пиджака лежал свернутый вчетверо носовой платок, а в нем, как в конверте, лежали две ампулы. Хрущев взял обе, и теперь в его мозгу навязчиво вертелась поговорка «маслом кашу не испортишь». Легко запоминающий то, что он видел в жизни, Хрущев заранее надрезал горлышки ампул и теперь немного опасался, как бы они не сломались из-за его неосторожных движений.

За ужином Сталин сел, как обычно, в торце стола, слева от него сели Берия и Маленков, а справа Хрущев. Перед ним, за спиной Берии был сервировочный столик, на котором возвышались супница и сковородочки с цыпленком-табака. Закуска уже стояла на столе – заливной язык и сельдь «каспийский залом». Берия разлил вино в фужеры.

– За ваше здоровье, товарищи, – поднял фужер хозяин дома, – и чтобы ничто не мешало нам двигаться вперед!

Все выпили, приступили к закускам, Берия долил вино в фужеры.