Неизвестный Берия. За что его оклеветали?

– Сейчас нам не до его согласия – нам нужна правда, и только Берия может организовать ее получение, – уточнил ситуацию Сталин. – Думаю, что этот вопрос мы окончательно решим к концу месяца, а пока пусть товарищи Берия, Хрущев и Маленков подготовят проект объединения двух министерств – продумают, как организовать работу, кого на какие должности определить, короче, чтобы приказ об объединении не вызвал в этих министерствах хаос и прекращение работы. До этого момента по этой же причине решение об объединении нужно держать в секрете. И еще раз о шумихе. Товарищи Хрущев и Маленков, мы в Правительстве не верим, что сионизм пошел на террор против нас! Еще раз подумайте, нужна ли нам вся эта истерика в газетах?

После заседания Президиума Хрущев встретился с Игнатьевым.

– Тебе конец: в марте тебя сменит Берия и начнет расследования сам. А он докопается до всего, можешь мне поверить.

– Что же делать?!

– Не паниковать! Инициатива пока на нашей стороне – мы бьем первыми. Кстати, Сталин не верит в терроризм жидов. Что там в Израиле делает твоя агентура? За что ей деньги платят?!

И через несколько дней советские газеты сообщили, что 9 февраля 1953 г. на территории миссии СССР в Израиле было взорвано нечто вроде гранаты. Этим взрывом были ранены жена посланника К.В. Ершова, жена сотрудника миссии А.П. Сысоева и сотрудник миссии И.П. Гришин. Премьер-министр Израиля Бен-Гурион принес извинения и поклялся, что ни еврейские террористические организации, ни арабские к этому взрыву не имеют отношения. Но Сталин уже не верил, что Бен-Гурион контролирует положение в сионизме, и СССР разорвал дипломатические отношения с Израилем, а ЦК усилил антисионистскую кампанию в прессе СССР.

Утром 17 февраля Сталину позвонил Берия.

– Товарищ Сталин, начальник охраны Кремля генерал-майор Косынкин по пустячному случаю лег на несколько дней в больницу. Сегодня он там умер. – Берия несколько замялся, а потом начал говорить извиняющимся тоном. – Товарищ Сталин, ведь вы вполне можете работать на Ближней даче, я очень прошу, не приезжайте пока в Кремль, давайте сначала со всеми этими смертями разберемся.

Отрава в чаше

В ночь на 21 февраля Хрущев вернулся с работы поздно, семья уже спала. На кухне Нина оставила ему на столе ужин, накрыв его льняным полотенцем с украинской вышивкой крестиком красными и черными нитками. Никита вспомнил, что он с утра ничего не ел, но есть ему не хотелось, а во рту было сухо и противно. Он открыл бутылку «Ессентуки» и залпом выпил стакан, потом снял полотенце, накрывавшее ужин, и взял вилку, но есть не хотелось до такой степени, что от вида еды даже затошнило. Хрущев поднялся и подошел к кухонному шкафчику.

В отделении для спиртного справа стояли четыре полулитровые бутылки водки «для гостей» – «Столичной» и «Московской особой». Эти водки считались престижными и дорогими, укупоривались настоящими корковыми пробками и заливались белой смолкой. «Московская» стоила 28 рублей 70 копеек, а «Столичная» вообще 30 рублей 70 копеек. А слева стояли три, тоже полулитровые бутылки «Водка 40 %-ная», простой водочки, дешевой, разливаемой в бутылки емкостью до трех литров и укупориваемой простым картонным капсюлем с заливкой красной смолкой. Хрущев пил именно эту водку, приговаривая при гостях, что ее и рядовые коммунисты пьют. Между прочим, «красноголовая» ему и нравилась больше, чем «белоголовая».

Никита взял бутылку «красноголовой», оббил смолку, подцепил острием ножа и извлек капсюль, обтер горлышко от остатков смолки и взял было стеклянную зеленоватую рюмку на высокой ножке, но потом передумал, вернулся к столу и налил в стакан, из которого пил минеральную воду. Влил содержимое стакана в рот, приглушенно крякнул, занюхал рукавом. Потом, не спеша, вновь налил минеральной воды и запил ею водку. Сел, обхватил голову руками и задумался.

Положение было таким, что впору было самому застрелиться, не дожидаясь, пока тебя расстреляют. «Застрелиться, как Гамарник», – вспомнил Хрущев бывшего главного комиссара Красной Армии, возглавлявшего военный антисоветский заговор и застрелившегося в 1937 году за несколько часов до своего ареста. На Игнатьева и Огольцова не было никакой надежды – все их «верные люди» были брехней, и было глупо ожидать, что эта парочка «чекистов» сумеет что-то предпринять против Сталина и этим резко изменит ситуацию. Более того, Сталин почему-то перестал приезжать в Кремль и работал на своей даче, даже посла Индии там принял. И, если говорить откровенно, то там он для Игнатьева и Огольцова действительно стал недоступен.